Я благодарю Бога. Интервью митрополита Никона. Часть 2.
– Владыка, выбирая жизненный путь, человек подсознательно ищет тот идеал, к которому стремится его сердце. Сделанный Вами выбор очевиден – монашество и пастырское служение. В Вашем рассказе о молодых годах чувствуется и веселый нрав, и желание идти по жизни смело: Вам хотелось служить в армии, Вам нравилось трудиться на заводе, Вам легко давалось общение с людьми любого возраста, уровня и мировоззрения. Каким образом в те годы в системе Ваших ценностей высшим идеалом стал путь монашеский? Что повлияло на Ваш выбор?
– Думаю, меня изначально поразила та красота христианского подвига, которую Господь открыл мне на жизненном примере удивительных людей: моей первой духовной наставницы, схимонахини Антонии (Овечкиной, 1902-1972), а позже – схиархимандрита Виталия (Сидоренко, 1928-1992) и схимитрополита Серафима (Мажуги, 1896- 1985). Это были истинные монахи. Монахи не по форме и одежде, а по внутреннему устроению.
В те безбожные времена, наверное, ради спасения наших душ – смущенных и ищущих, верующих и сомневающихся, скорбящих и отчаявшихся, – Господь подавал нам возможность соприкоснуться с живыми примерами глубокой веры и жертвенной любви. И, конечно, молитвами таких избранников Божиих менялись и определялись судьбы многих людей, в том числе и моей.
Помню, как много значила для меня встреча со схимонахиней Антонией. При полной физической немощности, сила ее духа была поразительна. Уже в 22 года из-за болезни матушка осталась недвижима. Ее перевозили на тележке или в колясочке, а любое, даже самое малое движение давалось ей с великим трудом и болью. Но, несмотря на то, что тело ее изнемогало, и пошевелиться без посторонней помощи ей было практически невозможно, она никогда и никому не отказывала. Двери ее дома были открыты для всех, кто искал помощи и утешения. К ней ехали со всей округи. И ехали не с радостью, а со слезами и скорбями, и в основном люди недужные – больные духовно, особенно те, в которых явно проявлялась демоническая сила.
Матушка брала Евангелие, раскрывала его, возлагала на головы страждущих, которые стояли вокруг нее на коленях, и молилась о каждом. И благодатью Божией по молитвам старицы люди исцелялись. Некоторые получали избавление от недугов прямо на глазах… Сколько жертвенности, терпения и любви было в матушке Антонии! Не зная покоя, она всегда была окружена людьми - и днем, и даже ночью в ее келье, на полу, ночевали страждущие, больные и бесноватые. Некоторые приезжали, чтобы пожить, помолиться, побыть на послушании. Читали молитвенные правила, клали поклончики. Всѐ старались исполнять только по благословению – такой вот монастырь!
Я часто ездил к матушке – хотелось как-то помочь, потрудиться и, конечно же, соприкоснуться душой с той необыкновенной, благодатной атмосферой.
– Случалось ли Вам в те годы бывать в монастырях?
– Да. Матушка уже тогда благословляла меня ездить по монастырям. Когда на заводе мне давали отпуск, я всегда уезжал паломничать. И так в течение восьми лет. В Троице-Сергиевой Лавре у матушки был духовный сын – иеромонах (впоследствии игумен) Трифон. Когда я приезжал в Лавру, он меня поселял, знакомил с монашествующими. Что интересно: и сама обстановка, и уклад жизни – все мне было таким близким и родным, что порой возникало чувство, будто я и сам – насельник обители.
По молитвам матушки, меня везде принимали как своего. Из Троице-Сергиевой Лавры я ехал в Ленинград, к Ксении Блаженной, затем – в Пюхтицкий женский монастырь, оттуда автобусом – до Псковского мужского монастыря, далее – в Ригу, в Вильнюс, в Свято- Духов мужской монастырь, в Почаевскую Лавру. А уж после Почаева – в Тернополь, и самолетом – в Воронеж, чтобы успеть на работу. Месяца мне едва хватало.
– Почему?
– Потому что везде в монастырях надо было потрудиться, помочь, и работы было много. Приходилось нести разные послушания: и на просфорне, и в столярной мастерской…
Помню, в Почаеве самое тяжелое послушание было доставать воду из колодца. В нем были две большие деревянные бадьи – когда одна опускалась, другую нужно было поднимать. И работа эта распределялась на двоих: один крутит, другой поднимает. А воды требовалось очень много – ее после освящали в стопочке Матери Божией и раздавали паломникам. Позже уже и мне благословили разливать воду и из самой стопочки.
Это милость Божия, потому что я – простой мирской человек, а везде вместе с монашествующими: и на трапезе, и к иконе Почаевской Матери Божией прикладывался, и даже в алтаре бывал. Так, потихоньку я впитывал в себя дух монашеской жизни. Такая внутренняя радость была: «Я с монахами! Это самые святые люди – это ангелы земные!»
– А когда Вы все же осознали, что тоже призваны идти путем монашеским?
– Размышлял, конечно, на эту тему, но считал, что не достоин. Решительный настрой у меня появился не сразу. Намеки, правда, были. Однажды возвращаюсь из паломничества, а схимонахиня Антония говорит своей послушнице: «Маня, а Николай-то наш!» Потом она еще не раз так говорила. А я никак не мог понять значение этих слов, все думал: «Как это «наш»? Может, просто, за эти годы стал близок им?» Но позже одна из ее послушниц мне растолковала: «Наш – значит, ты тоже будешь монахом».
– Наверное, все же наступил момент, когда в жизни начались кардинальные перемены?
– Незадолго до своей смерти матушка отправила меня к схиархимандриту Макарию (Болотову, 1932-2001). Тогда он был игумен Власий, служил в селе Бурдино Тербунского района Липецкой области. А уж там, в Бурдино, работы было много – нужно было восстанавливать храм. И работа ладилась. Интересная там была жизнь. Вокруг церкви покупали полуразрушенные домики, восстанавливали их и там поселялись матушки-монахини. Отец Власий порой называл свой приход «глухая пустынь». К храму была пристроена трапезная. Однажды приехали с обыском проверяющие и, насчитав в нашей трапезной 150 ложек, пришли в ужас: «Это что у вас тут, целый монастырь?»
А приход этот действительно был, как монастырь, – туда стекалось множество народа, всех принимали, всех кормили. Особенно много людей собиралось в Бурдино, когда из Грузии приезжали владыка Зиновий и схиархимандрит Виталий. Невозможно передать словами, какое радостное состояние было всякий раз, когда нас посещали эти старцы! Тогда, казалось, наш храм превращался из земного в небесный. Мы не ощущали ни времени, ни усталости, ни голода, ни холода. Собиралось много священников, служили, пели акафисты, совершались монашеские постриги, велись духовные беседы – и это в те годы, когда при советской власти собрания верующих были строго запрещены!.. Эти дни останутся в памяти на всю жизнь…
– Вы уже упоминали, Владыка, о том, что встреча с отцом Виталием и владыкой Зиновием оказала огромное влияние на Вашу жизнь. А почему среди многих духовных лиц, с которыми в те дни Вам довелось встречаться в Бурдино, Ваша душа потянулась именно к этим старцам? На что так откликнулось Ваше сердце?
– Думаю, это был дух особой любви. Такая любовь была присуща им обоим. Отца Виталия и владыку Зиновия многое роднило. Я наблюдал за ними с замиранием сердца. Имея очень хрупкое, подорванное здоровье, они никогда не оставляли своего служения Богу и ближним. А ближним для них был любой, даже случайно повстречавшийся по дороге скорбящий человек. Они каждого старались как-то утешить, чем-то одарить...
Я благодарю Бога за то, что моими духовными руководителями стали эти замечательные старцы. С тех пор, как они взяли меня под свой покров, я знал, что их молитвами Господь выведет меня на путь, Ему угодный.
– Вы еще продолжали работать на заводе?
– Недолго. Господь управил так, что с завода я вскоре ушел – и очень решительно. А случилось вот что. Моя работа была – следить за турбинами. Но, вращаясь, они издавали такой монотонный звук, что в ночную смену, даже сидя за столом, мгновенно засыпаешь. Вот я и уснул... Подходит дежурный инженер, будит меня и говорит: «Не спи». Я встал, походил, сел и опять уснул. А утром вывешивают приказ-наказание, что с меня снимается 40% премии. Обидно – ведь все же дремлют в ночную смену, а с меня премию снимают! Я и принес начальнику цеха заявление на расчет… А он мне: «Николай Иванович, да мы все уладим, деньги выплатим…» Долго заявление мое не подписывали, старались как-то сгладить ситуацию. Но я своего решения уже не изменил.
– Как Вы думаете, это был промыслительный случай? Может, просто пришло время менять «почву»?
– Наверное, ведь у Бога ничего случайного не бывает. И начались новые испытания. Отец Власий отправил меня в Троице-Сергиеву Лавру поступать в семинарию. Сдаю вступительные экзамены. Пропел им «Плотию уснув…», молитвы прочитал, библейскую историю рассказал, а изложение подвело меня. Тема изложения была очень легкая – «Савл, Савл, что ты Меня гонишь?» – про апостола Павла, когда он, еще будучи иудеем, шел в Дамаск мучить христиан. Начинаю писать, а в стержне паста высохла. Что делать? Сдать листка три надо. Немножко пошла паста – написал немного, потом опять ручка еле царапает. И такие у меня каракули получились! Писанина – то жирная, то бледная. Так неопрятно получилось… Тройку поставили.
Вывешивают результаты – не прошел по конкурсу. Расстроился. Значит, я не достоин! Не достоин у Престола быть! Учиться в семинарии не достоин! Все бросил и сразу – на вокзал. Так и уехал… В сентябре поехал к отцу Власию, он говорит: «Вот, надо запасные ручки брать!» А я-то откуда знал?! Потом в Бурдино приехал отец Виталий с матерью Марией. Узнали о моей скорби, что я не прошел по конкурсу… Позже мать Мария рассказывала мне, что отец Виталий тогда скатал метровую свечку, толщиной в руку, и возле этой свечи долго с поклонами молился (хотя в то время был очень болен). И вдруг - чудо! Мне сообщают, что я зачислен в Одесскую духовную семинарию!
Оказалось, из Троице-Сергиевой Лавры документы пяти абитуриентов, не прошедших по конкурсу, отправили в Одессу. И нас приняли. Сколько радости было! И я - скорее с этим вызовом к отцу Виталию, в Бурдино… Никогда не забуду, как уезжал оттуда. Батюшка Виталий и мать Мария везут меня на аэродром. Самолет взлетает, трава на лугу в сторону клонится, ветер… Батюшка бежит за самолетом, машет и все показывает мне рукой вверх: «Туда! Туда!» Я тогда понял, что обращаться нужно туда – на Небо. За два часа долетел до Липецка и сразу - на поезд, в Одессу…
– Серьезные перемены! Говорят, что душа обретает мир тогда, когда отыщет свой путь. И этот душевный мир свидетельствует о принятой Воле Божией. Вот и в Вашей жизни начался новый этап – подготовка к пастырскому служению. Почувствовали ли Вы, что нашли свой путь?
– Да. Тогда для меня действительно наступили самые счастливые дни – просто чудо! Все три года обучения в семинарии у меня на сердце был удивительный покой – действительно ангельское состояние! Наверное, по молитвам владыки Зиновия и отца Виталия. И с учебой, и с послушением все как-то удивительно ладилось…
Когда начались занятия, стало понятно, что тем, кто по-настоящему хочет познать богословские науки, придется потрудиться. Мне тогда было 29 лет и, вероятно, потому, что уже был достаточно взрослым, к обучению я относился серьезно. Так что, хоть и нелегко приходилось, но, с Божией помощью, учился на пятерки. И так сложилось, что меньше чем через месяц после начала учебы меня перевели с первого курса на второй. Поэтому семинарию я окончил всего за три года.
Изложения и сочинения писал очень хорошо. Хотя были и преткновения – библиотекарь, к примеру, книги мне почему-то не давала. А библиотека в Одесской семинарии была огромная. Но я все равно каким-то образом умудрялся добывать нужную мне для учебы литературу – Господь помогал. Учились петь. Поначалу я пел в малом хоре. Потом, на зачете, надо было пропеть ирмос «Отверзу уста моя и наполнятся духом». Вероятно, преподавателям понравилось, и тогда меня перевели в большой хор. В большом хоре у меня сначала не очень-то получалось, а потом потихоньку наладилось. Слава Богу! Особенно отрадно было то, что семинарский храм, в котором мы пели и служили, освящен в честь святителя Николая. Так что мой небесный покровитель, как всегда, был рядом…
– Владыка, Одесса – самобытный курортный город: море, солнце, соленый воздух, красивая архитектура зданий, оживленная культурная жизнь – кино, театры, концерты... Не мешала ли такая обстановка Вашему духовному настрою?
– К нам иногда приезжали студенты из Троице-Сергиевой Лавры, из Ленинграда. Под впечатлением от южного города они говорили: «Вам хорошо! Вы здесь - на курорте». И, действительно, море… Но я почему- то даже не обращал внимание на это море. Приходил туда подышать немножко воздухом. А искупался всего несколько раз за три года. Зато рядом с нашей семинарией находился Успенский мужской монастырь. И моя дружба с этой обителью установилась как-то сама собой.
Поскольку я восемь лет проработал на ТЭЦ, то мог трудиться и как сантехник, и как котельщик, и как специалист по всем вентилям, запорным арматурам, насосам, трубам. Потому, наверное, и начали меня направлять по этому профилю в монастырь, на послушание. Какой работы там только не было: и в канализационные люки спускался, и трубы менял, и котельные восстанавливал. Работал с маслом, металлом, потому вся моя одежда была постоянно засаленной.
Монашествующие меня жалели, жертвовали – кто брюки, кто рубашку. Правда, недели через две новая, чистая одежда становилась такой же безнадежно грязной. В монастыре мне довелось трудиться с послушником Геннадием. Интересный был человек – держался обособленно, жил один, в угловой башне, к себе никого никогда не допускал. На тот момент он уже 15 лет был в обители, послушание нес сантехником и в кочегарке. А потому ходил такой же перепачканный. Где-то у меня фотография осталась, на которой он и я – но такие грязные! Больше там таких, как мы, наверное, и не было. И вот отец Геннадий как-то проникся ко мне и всегда звал помочь в работе. Много мы с ним потрудились. Так хорошо было.
Поручали мне и другие послушания. Например, на каникулы некоторых семинаристов оставляли охранять патриаршую дачу. Там никого не было, сад хороший, аллеи – сиреневые, жасминовые, каштановые, белые акации. Все они цвели поочередно – красота! Сначала – сирень, потом все остальное…
Но у меня не лежала душа что-то сторожить. Так что попросился опять к отцу Геннадию. Помню, он даже разрешил мне сделать ремонт в башне, где жил. Икона там стояла такая закопченная, перед ней лампада с соляркой горела. Нельзя было даже понять – что за икона. Решил ремонт с нее и начать. Отмыл икону, а там великомученица Варвара с Чашей! Отец Геннадий тогда нес обет молчания. Я ему вопросы задаю, а он только «мычит» в ответ. Говорю: «Ну что ты мыкаешь, ты скажи мне!» Он смеется, но все равно мыкает. Я в его жилище все отмыл, покрасил. А потом все братия удивлялись, что отец Геннадий допустил меня в свое жилище. Оказалось, за все 15 лет кроме меня в его башне никто больше-то и не был…
Удивительный был человек. Мог своими поступками и обличить кого-то… Молитва у него была особенная. Помню, одна женщина в монастыре ему жалуется: «Отец Геннадий, у меня ноги болят». Он мычит что-то, машет – не поймешь. А она на другой день приходит и рассказывает, что боль-то прекратилась.
Он и за меня крепко молился. Говорю: «Отец Геннадий, завтра экзамены, а я с тобой тут трубами да вентилями занимаюсь…» Он в ответ засмеется, махнет рукой – иди, мол. Думаю, по его молитвам вытягивал билеты, которые знал. Всѐ сдавал на пятерки… Так что и во время учебы в семинарии Господь дал мне возможность нести послушание в монашеской обители, что тогда немало подкрепило мои духовные стремления. Аминь.