"Проросшие зёрна"

О.Н. Фёдорова

Проросшие зёрна
(очерки о елецких соборянах ХХ века)

"Вышел сеятель сеять семя своё; и когда он сеял,
иное упало при дороге и было потоптано, и птицы
небесные поклевали его; а иное упало на камень и,
взошед, засохло, потому что не имело влаги; а иное
упало между тернием, и выросло терние и заглушило
его; а иное упало на добрую землю и, взошед, принесло
плод сторичный".

Лука (8, 5—8)

Вместо предисловия

Попущен нам был немалый период духовного оскудения, казавшегося предельным и более уже непоправимым. Недругам слышалось, что кончается дыхание жизни в теле Церкви Христовой. Поколению православных христиан, к которому принадлежали и описанные в этих кратких очерках елецкие соборяне, выпало хранить заветы ушедших учителей. Как правило, посреди враждебного мира и часто в тягостном одиночестве. Но со страниц сбережённых отечников и патериков их неустанно подкрепляли голоса живой Русской Церкви. К ним постепенно при соединялись голоса их собственных наставников, перенёсших ужасы гонений, — новых мучеников, святителей, исповедников, праведников. И все эти десятилетия, преодолевая страшное сопротивление, православные подвижники находили в себе волю, силы и мужество работать для Церкви.

Показательна в этом отношении краткая полемика Патриарха Алексия II с А.И. Солженицыным на Рождественских чтениях 1997 г. В духовном плане она — одно из самых любопытных событий последнего десятилетия ХХ в. Солженицын выступил с яркой речью, где "по праву рядового мирянина", представителя интеллигенции, сказал обо всех проблемах Русской Православной Церкви в новейшую эпоху её постсоветского возрождения. В том числе подчеркнул, что голос Церкви пока ещё очень плохо слышен в обществе. Присутствующие в зале ожидали, что писателя поблагодарят за участие и отпустят с миром. Но Святейший, он был в президиуме, встал и очень кратко, но спокойно возразил ему. Смысл слов был таков: в Русской Церкви было и есть немало таких молитвенников, что голос её хорошо слышен там, куда они обращаются с молитвой.

В отличие от носителей сугубо светской культуры, православная Россия твёрдо знает, что та ким молитвенникам всегда несть числа. До времени их имена остаются потаёнными — святость не терпит шума, суеты и рекламы. Потому-то на виду одни политики, журналисты, актёры. Ведь и А.С. Пушкин, к примеру, ничего не слышал о дивном современнике из Сарова — преподобном старце Серафиме, но всенародное почитание старца от этого никак не умалилось. В духовном измерении — иные законы. Здесь подобное тянется к подобному.

Тому, кто вживается в православную бытийную традицию, открываются потаённые имена. Войдя в этот мир, мы, может быть, разглядим среди сонма современных нам праведников елец ких соборян второй половины ХХ столетия. Увидим их подвиг глазами очевидца — схимонахи ни Серафимы (в миру — Александры Васильевны Захаровой, 1923—2000) — последней старицы из плеяды этих крепких, дерзновенных, незаметных постороннему взору молитвенников.

На долгие годы административно-хозяйственная деятельность, понимаемая как послушание, стала составной частью монашеского делания матушки Серафимы. Но не только этот труд.

Более полувека эта подвижница и праведница славила Спасителя своим чудесным мастерством вышивальщицы — ризничей. Подобно псалмопевцу Давиду, воскликнувшему от полноты души при виде красоты Божьего мира: "Пою Господу моему дондеже есмь", — до конца земной жизни своё благоговение пред Творцом всея твари, любовь к Церкви Христовой матушка Серафима выражала удиви тельными золотошвейными работами, вышивкой бисером.

О скрытом от праздного взгляда келейном молитвенном делании старицы знали лишь церковные люди, да и то не всякие. Многие архиереи Русской Православной Церкви, как те, имена которых уже хранит история Православия в России в XX в., так и ныне здравствующие, с глубоким почтением относились к скромной церковной труженице матушке Серафиме, ценя по достоинству её духовные и физические подвиги.

Верим, что молитвы матушки Серафимы и окружавших её елецких подвижников — подлинных воинов Христовых — услышаны у престола Господня. Личный духовный подвиг, дела каждого из них начинают осмысливаться только сегодня. Поистине эти удивительные люди стали для современников опорными точка ми притяжения, благодатным источником, который питал и питает церковную жизнь в Липец кой области. Житийная суть их бытия и промыслительная череда переплетения жизненных событий вокруг них — всё это являет нам тот замечательный образец внутренней силы нашей Церкви, которую врагам Божиим так и не удалось сломить и истощить.

Праведная сирота и её духовные наставники

Житийный путь матушки Серафимы складывался в первые десятилетия послереволюционного ужаса, когда реформаторыинтернационалисты, которым "и чужая шейка — копейка, и своя головушка — полушка", обрекли на уничтожение среди прочих социальных категорий самую здоровую часть русского народа — крестьянство.

Будущая схимонахиня родилась в 1923 г. в селе Кириллове Воловского района, в благочестивой зажиточной крестьянской семье — степенной, смышлённой, хозяйственной. В 1929 г. отца раскулачили. Выгнали с женой и единственной дочерью из кирпичного дома, погрузили вместе с другими родственниками в теплушку, повезли кудато — в неведомое. Но глава семьи не успел испытать "прелестей" лагерей, поселений. Он умер от инфаркта на станции Кшень под Курском. У жены от невыносимого горя произошёл инсульт. Её с шестилетним ребёнком сняли с поезда и отправили в больницу. Нервным сильнейшим расстройством она страдала три года, находясь в изоляции от дочерималютки. Последствия болезни напоминали о себе до конца жизни. Маленькая Шура, оставшись совсем одна, в это время скиталась по чужим людям.

Скитаться ей пришлось почти до конца жизни. Она оказалась "лишенкой" — без всех социальных прав. Потому её не брали и в колхоз, правление которого разместилось в некогда принадлежавшем семье добротном кирпичном доме. Когда же мать вернулась в родное село, сироты — больная да малая — выкопали землянку, чтобы было, где приклонить голову и тайно молиться. Зимой из жалости сердобольные люди пускали их в дом. И, бывало, инвалид с подростком всю зиму за тепло и корку хлеба пряли хозяевам пряжу. Летом отправлялись сезонно работать в с. Ключ Жизни, под Ельцом. Получилось, что учиться в школе, как всем детям, Шуре не довелось — надо было выживать. В самый канун войны неграмотную девушку забрали по трудоразнорядке на работы в Магнитогорск, на строительство пятой домны.

“Держали нас как рабов, — вспоминала матушка. — Условия были совершенно ужасны. Замерзали. Ботинки — на деревянной подошве. В котловане — всегда вода. Выйти оттуда нельзя. По всему периметру — верховые с плётками. Начальники — люди нерусские. У всех фамилии вроде как немецкие. Давали силос и чутьчуть хлеба. Мы разбалтывали горстку муки в воде. Дошла — кости и кожа! Только молитва поддерживала. Уповала крепко на Бога. И спасение пришло, когда уж и не надеялась!”

От матери Шура знала, что одну её тётку выслали в Казахстан. Написала буквально "на деревню дедушке". Чудо случилось! Дошло письмо! Тёткин совет племяннице был краток — бежать! Несколько трудармейцев с трёхлетним стажем решилось бежать вместе с ней. Только проехать и спастись удалось одной Шуре. Трудармейцам не повезло. Их с поезда сняли и арестовали.

С Божьей помощью приехала она к тётке под Акмолинск, нынешнюю столицу Казахстана — Астану (Акмолу). В село Осокаровку. Две недели лежала, приходила в себя. Там тогда порядки были не такие жёсткие, как в России. Зачислили её в местный колхоз дояркой. На каждую приходилось по 18 голов коров сибирской породы, очень тяжёлых в дойке. В колхозе она проработала четыре с половиной года. Отпаивалась молоком. Оттаяла. Пришла в себя. Но и тут были напасти. Шуру чутьчуть не посадили. Ей грозило 10 лет тюрьмы.

А дело было так. Была Шура дежурной на ферме, когда сбежал быкпроизводитель. Три дня искала она его в горах и нашла. Считала, что только Бог ей помог. Выхаживала матушка на той ферме самых слабых телятзаморышей. А потом с одной такой выпестованной коровой даже побывала на выставке.

Несмотря на ужасающую нищету, жизнь матушка тут считала хорошей. Ведь недалеко был молельный дом. Дух изгнанниковлишенцев, которых в Северном Казахстане было много, поддерживали два священника — о. Игнатий Кондратюк (1886—1967), только что — в 1943 г. — освобождённый из лагеря, и ссыльный иеромонах Севастиан (Фомин), впоследствии схиархимандрит¹.

На судьбах людей, которые окружали будущую монахиню и влияли на её духовное становление, стоит остановиться отдельно, однако в этом очерке мы сделаем лишь краткое отступление от темы. Примечательно главным образом то, что их пути так или иначе постоянно пересекались, и сегодня, когда никого из них уже нет с нами, приходит понимание неслучайности и провиденциальности этих благодатных встреч и контактов.

Бывшего келейника оптинских старцев Иосифа, а затем Нектария — о. Севастиана вместе с тремя инокинями упразднённого Шамординского монастыря Тамбовское ОГПУ арестовало 25 февраля 1933 г. Интересен ответ преп. Севастиана на допросе об отношении к Советской власти: "На все мероприятия Советской власти я смотрю как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Такие взгляды я высказывал среди своих приближённых, а также и среди остальных граждан, с которыми приходилось говорить на эту тему. При этом говорил, что нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, тогда только мы от этого избавимся. Я мало был доволен Советской властью за закрытие церквей, монастырей, так как этим уничтожается Православная вера".

Заседание “Тройки” ПП ОГПУ по ИЧО 2 июня 1933 г. по внесудебному рассмотрению дел постановило: "Фомина Степана Васильевича, обвиняемого по ст. 58—10, II УК, заключить в исправтрудлагерь сроком на 7 лет, считая срок с 252—33 г". Медкомиссия при Тамбовском ФЗИТК признала, что в связи с ограниченным движением левого локтевого сустава он не может быть отправлен на тяжёлые физические работы. Но несмотря на это, его отправили на повалку леса. Через год о. Севастиана перевели в Карагандинский лагерь, в поселок Долинка, куда он прибыл 26 мая 1934 г.

Ссыльный отец Игнатий Кондратюк и помогавший ему старец Севастиан постоянно укрепляли дух своей немногочисленной, но верной паствы. И хотя гонения на верующих к тому времени несколько ослабели, доверия к ним у властей не было в помине.

В то время в окрестностях Караганды, Акмолинска располагались сразу несколько лагерей особого назначения. Среди прочих заключённых было много духовенства. В разные годы в этих лагерях томились исповедники и неутомимые подвижники: архимандрит Исаакий (Виноградов 1895—1981) и о. Николай Краснопевцев, о которых мы расскажем в следующем очерке. После долгих лет изгнания им нежданнонегаданно довелось встретиться в ставшем для героев наших очерков родной тихой гаванью старинном Ельце.

Однако вернёмся к нашей праведной сироте. Из России до Шуры доходили вести о том, как тяжко было её больной и нищей матери скитаться по людям. Надо было чтото предпринимать. К счастью, война, длившаяся пять долгих лет, закончилась победой. Радовались все — и ссыльные, и заключённые. Появилось и ощущение, что горе не бесконечно, появилась надежда на новую жизнь.

Поехала Александра в Караганду просить о пропуске для выезда в родные места, к матери. Обстоятельства складывались для этого благоприятно. Её другая тётка работала в то время в Елецком музыкальном училище и хлопотала через местные власти, чтобы племянницу выпустили из Казахстана под видом учащейся. Так матушка попала в Елец и с той поры связала свою жизнь с этим древним городом.

Здесь ей выхлопотали паспорт, и она устроилась на 351й военный завод, который выпускал электрические элементы, называемые в обиходе батарейками. На этом вредном производстве будущая подвижница проработала тринадцать с половиной лет. Трудилась в загазованной атмосфере по шестнадцать часов. Но не унывала. Она была жива. Мать была рядом. В эти годы они жили "на квартире" — снимали отдельный угол.

Обладая цепкой памятью, живым и быстрым умом, Шура сама (вприглядку) выучилась грамоте — читать и писать. Очень уж нравилось ей, как табельщик на заводе красивым подчерком выводил непонятные надписи, учитывая выработку и норму. С тех пор матушка полюбила чтение.

Вскоре она стала ударницей труда. Её фотография в те годы была вывешена на городской доске почёта. Шуру даже посылали в Москву для обмена передовым опытом. Но никто не знал, что во время смены, пока руки выполняли привычную работу, будущая монахиня мысленно прочитывала всю литургию, уносясь сердцем в храм.

В начале этого периода Александра ходила в единственную церковь, оставшуюся действующей — Казанскую кладбищенскую. Попасть в храм, хоть на пять минут, хоть к самому концу службы, — уже было для неё счастьем.

Скоро при церкви сложилась группа прихожанокединомышленниц, таких же молодых женщин, как Шура, уже сполна хлебнувших в жизни горя. Собирались они человек по 20 и ночью, урывая время от сна, мыли в храме полы, убирали, чистили.

В 1947 г. в Ельце открыли Вознесенский собор. В то время он оставался вторым по величине в России после Исаакиевского собора в Ленинграде. Строился он во второй половине XIX в. по проекту К. Тона — автора проекта храма Христа Спасителя в Москве.

Много лет спустя Александра вспоминала, с каким духовным подъёмом воспринималась верующими жизнь в тот период. Они не замечали скудного питания, дефицита во всём, стеснённых жилищных условий. Хотелось одного — жить и радоваться жизни!

А уж сколько радости было, когда в 1948 г. в Елец был назначен вернувшийся из акмолинской ссылки отец Игнатий Кондратюк!

В Ельце с ним произошло, на первый взгляд незначительное для посторонних глаз событие. Оно высветило трогательнобережное отношение к нему прихожан и так растрогало этого замечательного пастыря, что благодарно вспоминалось им до конца жизни. Вот как эпизод излагается в книжечке Е. Зеленева "Жизнеописание протоиерея Игнатия Онуфриевича Кондратюка", вышедшей к 100летию со дня рождения.

Жил о. Игнатий в полутора километрах от собора на тихой улочке. Но в гололёд дорога становилась опасной. Батюшка не раз поскальзывался. Но однажды, как подумал о. Игнатий, местные власти всё же начали проявлять заботу о горожанах: дорога к храму оказалась посыпана жёлтым песочком. Можно было безбоязненно ходить на службу. Както в один из дней он изменил маршрут, пошёл другой дорогой. И, конечно, поскользнулся. Оказалось, никто и не думал посыпать в городе тротуары. Это Александра Захарова и её единомышленницы заботились о своём пастыре. Затемно ставили на санки вёдра с песком и посыпали дорогу от собора до самого дома о. Игнатия. Через какоето время "операция" повторялась. Причём всё делалось бескорыстно и втайне от священника. Настоящая любовь никогда не бывает показушной!

Служил в Ельце о. Игнатий Кондратюк, которого так чтили и любили и елецкие матушки, и все прихожане, недолго. Его перевели сначала в Кинешму, затем в Иваново и, наконец, в Москву и Подмосковье, где мирно закончился его пастырский путь.

С кем же осталась после его отъезда Александра Захарова, кто стал её духовным отцом?

Так уж получается, что в этом очерке мы всё время будем возвращаться из Ельца в Казахстан и обратно.

Несмотря на то, что в то время мера страданий для каждого была своя, судьбы тех исповедников веры, которых мы касаемся в настоящих очерках, оказались поразительно схожи. Провиденциально и, видимо, не случайно то, что герои наших очерков оставили наиболее значимый след на Елецкой земле в середине и второй половине ХХ столетия, как закономерно и то, что в сороковые годы все они оказались в Казахстане.

Казахские изгнанники — владыка Николай и о. Исаакий

Огромные расстояния в тысячи километров отделяют современное независимое государство Казахстан от российского Центрального Черноземья, где расположен Елец, но история связала с ним ельчан прочнейшими узами духовной памяти. В казахской гулаговской плавильной печи пытались выплавить манкуртов (людей, лишённых памяти), а выковалось духовное сокровище.

Казахский период гонений связал крепкой духовной дружбой не только ссыльных о. Игнатия Кондратюка с Александрой Захаровой, но и с фигурами более крупными в Русской Православной Церкви — отцом архимандритом Исаакием (Виноградовым) и митрополитом Николаем (Могилевским, 1877—1955)2. Эти поучительные знаковые эпизоды мы приводим ниже.

Жизнь елецких соборян незаметно влилась в житие священноисповедника митрополита АлмаАтинского и Казахстанского Николая и обогатилась им. В послевоенное десятилетие этот иерарх Русской Православной Церкви собрал под свой святительский омофор многих верных служителей Церкви и стойких исповедников Веры.

Вот эпизоды из его жития. В 1923 г. он был назначен епископом Каширским, викарием Тульской епархии. Ситуация была сложной. Обновленцы при попустительстве властей захватили подавляющее большинство приходов. Со своей паствой епископ Николай упорно боролся против врагов православия. Исходом этой борьбы стал арест владыки, последовавший 8 мая 1925 г.

После двух лет заключения владыка Николай получил назначение на Орловскую кафедру, где служил до следующего ареста и заключения в мордовские лагеря.

В 1941 г. владыка Николай был возведён в сан архиепископа. Весть о начале Великой Отечественной войны застала его перед началом Божественной литургии. Уже 27 июня 1941 г. владыка был арестован и помещён в тюрьму г. Саратова. Пробыв в Саратове в общей сложности шесть месяцев, архиерей был направлен в вольную ссылку в Казахстан, сначала в Актюбинск, а оттуда в Челкар Актюбинской области.

На вольную ссылку он ехал в арестантском вагоне. К пункту назначения поезд прибыл ночью. Охранники вытолкали владыку на перрон в нижнем белье и рваном ватнике. В руках у ссыльного старца было только удостоверение, с которым он должен был два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку.

Часть ночи владыка просидел на вокзале. Утром старику, которому шел уже 65й год, пришлось обратиться за помощью к прохожим старушкам, и добрые женские сердца откликнулись на его просьбу. Ему подали, кто телогрейку, кто шапку, кто залатанные валенки. Одна старушка приютила его в сарае, где она держала скотину. Старец пытался устроиться на работу, но никто не брал его, — выглядел он старше своих лет. Вот и вынужден был ссыльный архиепископ собирать милостыню, чтобы не умереть с голоду.

Владыка влачил такое нищенское существование до глубокой осени 1942 г. Физические силы его были на исходе. От недоедания и холода развилось малокровие, на теле появились нарывы, от грязи завелись вши. Однажды на улице владыка потерял сознание.

Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над владыкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что всё это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал: "Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка!"

Поправлялся владыка медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. Кому воду подавал, кому судно приносил, кому постель поправлял, кому доброе слово говорил. В больнице полюбили этого доброго старичка. Все стали называть его ласково: "Дедушка". Но только один молодой врач знал трагедию "дедушки" и то, что выпиши он его из больницы, опять пойдёт тот просить милостыню, жить в хлеву.

Однако настал день, когда врачу предложили выписать "дедушку" из больницы. Владыка Николай стал молиться Господу, отдавая себя в Его волю. А когда все собрались прощаться с добрым "дедушкой", вошла нянечка и сказала: "Дедушка, за вами приехали!" "Кто приехал?" — удивились все. "Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните?" Конечно, владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какогото незнакомого ему татарина пару татарских лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. Но владыка знал, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, лежащего в обморочном состоянии на дороге, и отвез в больницу.

Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках. "Ну, здоров, бачка!" — сказал он владыке и улыбнулся добродушной улыбкой. Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил владыку в сани, сел сам, и они поехали. Был конец зимы 1943 г.

— Почему вы решили принять участие в моей жизни и так милостиво отнеслись ко мне? Ведь вы меня совсем не знаете, — спросил владыка.

— Надо помогать друг другу, — ответил татарин.

— Бог сказал, что мне надо помогать тебе, надо спасать твою жизнь.

— Как сказал вам Бог? — изумленно спросил владыка.

— Не знаю как. Когда я ехал по своим делам, Бог сказал мне: "Возьми этого старика, его нужно спасти", — ответил татарин.

Для владыки началась спокойная жизнь. Татарин имел связи и смог устроить так, что через некоторое время в Челкар приехала Вера Афанасьевна Фомушкина, духовная дочь владыки, которая также была сослана, но в другую местность. Вера Афанасьевна не стала скрывать от окружающих, кто такой тот "дедушка", которого заботливо выходили челкарцы.

10 октября 1944 г. владыка направил народному комиссару внутренних дел СССР "усердную просьбу", в которой просил снять с него звание "вольного ссыльного", разрешить уехать в Россию "и там занять епископскую кафедру по назначению Патриаршего Синода". Постановлением особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР от 19 мая 1945 г. владыка Николай был освобожден досрочно. 5 июля 1945 г. постановлением Священного Синода была образована АлмаАтинская и Казахстанская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай (Могилевский).

Он сыграл важную роль в жизни многих елецких соборян, принимая деятельное участие в их судьбах.

Об этом рассказывает нам следующий эпизод.

Както в конце 1940х гг. ссыльный о. Игнатий Кондратюк, о котором мы рассказали в очерке "Праведная сирота", служил Божественную литургию в своём акмолинском молельном доме. Вдруг снаружи послышался шум. Вбежали взволнованные прихожанки и сообщили ему, что у ограды дома упал в обморок оборванный мужчина средних лет. Батюшка распорядился внести его в дом. Мужчину принесли, уложили на кровать. Батюшка, хорошо знакомый с особенностями лагерной жизни, сразу понял, что у прохожего голодный обморок. Когда тот открыл глаза, священник стал кормить пришельца жидкой кашкой — понемножку, с ложечки. Немного придя в себя, больной назвал себя Исаакием. Всё: лицо, речь, манеры прохожего — выдавали в нём культурного человека. Но он ничего не рассказал о себе, чтобы не подвергать опасности своего спасителя.

С одной стороны, в то время было не принято расспрашивать о чужой жизни, с другой — на то у прохожего были основания. Дело было в том, что пока утомлённый Исаакий сидел у ограды, местные жительницы, остановившиеся возле дома, где жил священник, судачили о случившемся незадолго до этого конфузе с одним прохожим. Оказавшись в этом районе, он увидел, что там много верующих. Видимо, для того чтобы местные отнеслись к нему поприветливей, решил представиться батюшке Игнатию священником. Пришельца пригласили на воскресную службу, а оказалось, что самозванец даже "Символа веры" не знал.

Немного поправившись, благодарный Исаакий тепло распрощался со своим спасителем и ушёл из Акмолы. Позднее его духовные дети удивлялись, почему он не сказал о. Игнатию, кто он. По этому поводу о. Исаакий рассуждал так: "Если Господь посылает крест, Он же и силы дает, чтобы его нести, Он же его и облегчает. В таких случаях не должна проявляться своя воля, нужно всецело предаваться воле Божией. Идти наперекор воле Божией недостойно христианина, и после того, как человек терпеливо перенесёт посланные ему испытания, Господь посылает духовную радость".

Именно так и вышло. История умиравшего нищего получила дальше следующее продолжение.

Через какоето время, приехав в АлмаАту по церковным делам к владыке Николаю, о. Игнатий нежданнонегаданно встретился со своим скромным подопечным. Тёплой, радостной, наполненной благодарностью Спасителю была их встреча с о. Игнатием. Умиравший от голода странник оказался известным в русском зарубежье архимандритом Исаакием и стал при владыке Николае настоятелем Никольского кафедрального собора. Отец архимандрит оставался верным сподвижником митрополита Николая до самой его кончины, разделяя его труды по окормлению АлмаАтинской епархии.

Удивителен и достоин пристального внимания церковных исследователей жизненный путь отца архимандрита Исаакия!

Он родился в культурной петербургской семье. Его отец окончил университет и был преподавателем гимназии. Сына своего он отдал в реальное училище, мечтая о будущей карьере инженера. Однако мальчик с детства твёрдо знал, что хочет быть священником. Этому были посвящены все его детские игры.

В 1916 г. в Петербурге он закончил два курса Петербургской духовной академии и был призван на службу в русскую армию. Получил офицерский чин прапорщика. Затем началась гражданская война. В чине штабскапитана он руководил канцелярией при штабе Дроздова. Был трижды тяжело ранен. Затем отступал с добровольческой армией. Так молодой человек оказался в изгнании — за границей.

В 1927 г. бывший белогвардеец принял монашеский постриг с именем Исаакий в память св. Исаакия Далматского. В 1928 г. он окончил Православный богословский институт преподобного Сергия в Париже. В то время он духовно сблизился с митрополитом Евлогием (Георгиевским). Вскоре тот направил его в Прагу, где под руководством владыки Сергия (Королёва, + 1952) о. Исаакий духовно окормлял русских эмигрантов в Чехии. Много внимания он уделял детям русских эмигрантов, организации школ для них и летних лагерей. В 1936 г. о. Исаакий был возведён в сан архимандрита.

В 1945 г., когда части Советской армии вошли в Прагу и солдаты потянулись в русскую церковь, он попал в поле зрения сотрудников СМЕРШа. Вскоре популярный священник — бывший дроздовец был арестован и депортирован в СССР, где получил срок с отбыванием наказания в акмолинских лагерях.

Жизнь в лагере, полная унижения, тяжелейшей физической работы без малейшей передышки, ассоциировалась у о. Исаакия с фашистскими лагерями смерти. Отбыв в лагере около трёх лет, в какойто момент он понял, что скоро умрёт. Больной и истощённый, в своих молитвах он предоставил себя всецело воле Божьей и стал готовиться к смерти. Однако во сне ему было знамение: к нему явился ангел и сообщил, что ровно через месяц его освободят. С этого момента о. Исаакий успокоился, ему стало немного лучше.

Далее случилось то чудо, которое было предсказано во сне. Это было воспринято как чудо. Никто не мог помочь человеку, осуждённому властью по статье 158, как враг народа. Тот, кто решился бы на это, немедленно обрёк бы себя на такие же муки.

Естественно, что в далёком сорок восьмом после пережитых страданий, освободившийся из лагеря отец Исаакий направился прямиком в близлежащий молельный дом, где и произошла описанная в предыдущем очерке встреча с о. Игнатием Кондратюком. К слову сказать, тогда такие чудеса не были чемто исключительным. Врагами народа были генералы и конструкторы, учёные и врачи. В свою очередь, скромный голодный лагерник оказался маститым, известным в православном мире священником, к которому в дальнейшем нуждающиеся в духовном руководстве ехали за советом со всей страны.

После акмолинского лагеря отец Исаакий остался при архиепископе Николае (Могилевском) в АлмаАте. Однако после смерти этого достойного святителя обстоятельства для маститого архимандрита сложились крайне неблагоприятно. Органы припомнили ему годы изгнания в эмиграции и срок в лагерях. Пришлось сниматься с места и уезжать, чтобы избежать новых гонений.

Искать помощи священноархимандрит отправился к Святейшему Патриарху Алексию I (Симанскому). Просил принять его в число насельников ТроицеСергиевой лавры в Загорске (теперь г. Сергиев Посад). Почему в лавру? Да потому, что на территории РСФСР это был единственный мужской монастырь! Женских вообще не было — ни одного! Немногочисленные монастыри располагались в других советских республиках — в Молдавии, на Украине, в Эстонии.

Святейший хорошо помнил о. Исаакия в бытность того студентом Петербургской духовной академии. Тогда будущий Патриарх Алексий был молодым инспектором академии в сане иеромонаха. Знал он и о дальнейшей судьбе о. Исаакия и высоко ценил его пастырские труды.

Если бы не годы лагерей, остался бы отец архимандрит в Москве! Однако условия диктовали другие правила.

Опальный священник мог поселиться лишь за пределами четырёхсоткилометровой зоны от столицы. Запрещено было и проживание во всех областных городах.

Даже Святейший при тех законах не мог помочь о. Исаакию остаться в Москве и Подмосковье. Зато он обратился к Воронежскому владыке Иосифу (Орехову; + 1961) с просьбой подобрать для служения архимандриту Исаакию один из городов в его епархии. Владыка Иосиф сразу выбрал Елец. Здесь отцу архимандриту предстояло пережить период хрущёвских гонений на церковь. В Ельце он стал настоятелем крупнейшего, красивейшего в Центральной России соборного храма. В нём он прослужил последние 23 года своей жизни (1958—1981). Терпеливо растил и наставлял он свою паству в тот период советской истории, когда церкви едва дозволяли дышать, а зачастую препятствовали и этому, закрывая храмы по всей стране, продолжая преследовать верующих.

Вспоминая отца архимандрита, особо следует подчеркнуть его удивительную скромность. Он никогда не упоминал о внимании Святейших Патриархов к своим пастырским трудам. А ведь в тот период истории Русской Православной Церкви он был одним из немногих, кто был награждён почти всеми церковными наградами, возможными для пастыря.

В 1957 году Святейший Патриарх Алексий I (Симанский;+1970) наградил его посохом.

Ношение посоха при богослужении — глубоко символично в Православной Церкви. Вот что писал об этом собрат о. Исаакия по Елецкому Вознесенскому собору — о. Николай Овчинников (в схиме — Нектарий): "Форма посоха имеет вид креста. Им останавливают и наказуют души грешные, им же благословляют праведные. Посох этот в память о "пастыре добром" пребывает и хранится как священная реликвия в его храме. В храме неустанно произносятся и будут произноситься молитвы любящих и помнящих отца Исаакия его крестных и духовных детей, его прихожан и просто людей доброй совести. Ибо жизнь его была такова, что даже закосневшие в своём жестокосердии и упорстве, увидев старца хотя бы раз, чувствовали свою духовную обделённость, и пробуждалось их сердце".

Святейший Патриарх Пимен (Извеков; + 1990) удостоил о. Исаакия права служения Божественной литургии при открытых царских вратах. Ему были пожалованы также два ордена святого равноапостольного великого князя Владимира — IIIй и IIй степеней. Последними наградами о. Исаакия стали в 1977 г. Патриаршая грамота и Патриарший крест.

Тогда как жизнь, полная разных событий, тянется долго и трудно, формат очерков позволяет нам быстро перемещаться в разных пластах этого аспекта истории, переходя от одной биографии к другой.

Елец. Вознесенские соборяне. Елецкое благочиние

Ельчане, безусловно, уверены, что их кафедральный Вознесенский собор есть храм намоленный, что молитвы служивших здесь архиереев, нескольких поколений священников и прихожан дошли и продолжают долетать до престола Господня!

В этом нет ничего удивительного, и основания для этого у жителей крепкие. Вопервых, сам этот древний русский город всегда был местом святым, историческим. Вовторых, духовную почву в самый трудный период советских гонений на веру в Ельце возделывали лишь опытные подвижники и исповедники, главным образом монашествующие. Втретьих, здесь никогда не было обновленцев.

Сама Матерь Божия являлась здесь людям. Об этом свидетельствуют икона Елецкой Божьей Матери и летописи: в лето от сотворения мира 6903 (по новому стилю — 1395 г.) во главе 400000 воинов стоял кровожадный, властолюбивый, свирепый Тимур, или Темираксак, иначе же Тамерлан, который, завоевав всю Азию, Китай, Крым, разбил правителя Золотой Орды Тохтамыша, преследуя его по верховьям Дона, дошёл до реки Сосны и остановился под Ельцом на горе Аргамач, раскинул шатёр, а воинам приказал вырубить лес и готовить поход на Москву.

Уже вырублен лес, и путь открыт для пролития крови москвичей и всех жителей Европы. Тогда 26 августа (по новому стилю 8 сентября) москвичи во главе с великим князем Василием Дмитриевичем и по благословению митрополита Киприана Московского встретили икону Владимирскую Божию Матерь, принесённую из Владимира. Усердная молитва, пост и слёзы народа преклонили милость Матери Божией, и Она Сама явилась дремавшему Тамерлану, окружённая святыми небожителями, которые грозно устремились на Тамерлана, а Матерь Божия с поднятыми вверх руками молилась Богу. Тамерлан от такого страшного, грозного явления Божией Матери в испуге очнулся от дремоты и по совету искусных своих волхвов, весь дрожа, поспешно отступая от Ельца и всей Европы, бежит в степи. Далее уходит назад, в сердце Азии — откуда пришёл.

На пепелище Ельца останавливался святитель Московский митрополит Алексий, ехавший в Орду исцелять от слепоты ханшу Тайдуллу и предрёкший городу славное будущее. Многое сбылось. По сведениям энциклопедии "Россия" за 1889 г., Елец был одним из лучших уездных городов Российской империи.

Этот город любил святитель Тихон Задонский, приезжал сюда отдохнуть к своим почитателям, о чём не раз упоминал в своих письмах.

Таким образом, в Ельце всё способствовало тому, чтобы не прерывалась связь времён и сохранялась крепкая духовная традиция.

Известно, что монаху гораздо удобнее пребывать в обители, где всё — строй духовной жизни и послушания — содействует укреплению в подвиге веры. За монастырскими стенами собираются единомышленники, они понимают и поддерживают друг друга. В земной жизни им нечего терять. Воины Христовы постоянно готовы к духовной брани, вплоть до смерти за веру, ибо для мира они уже умерли, посвятив себя Богу. Есть кров — слава Богу, нет — и за то слава Богу! Слава Богу за всё! Не могут врата адовы одолеть такую Церковь! Само время в монастыре течёт поиному, перетекая в вечность. В свою очередь, в миру, где нет никаких условий для иноческой аскезы, соблюдать монашеские обеты трудно. Однако, когда монастыри закрывают, насельников уничтожают или рассеивают, они уходят в мир, где втайне продолжают монашескую жизнь, т. е. неукоснительно соблюдают данные во время пострига монашеские обеты. В такой монастырь в миру, где в приходском храме службы идут по монастырскому чину, преобразился в описываемый период Елецкий Вознесенский собор.

Современников сегодня удивляет, что в 1920е гг. было совершено огромное количество архиерейских хиротоний, учреждено много новых кафедр. Всё это было вызвано стремлением во что бы то ни стало сохранить иерархию в условиях гонений на духовенство, непрерывных арестов и расстрелов епископата.

Всем без исключения елецким архиереям — одному за другим — пришлось испить чашу мученичества и страданий за веру. Назовём и запомним их имена. Это — епископы Амвросий (1919), Даниил (1921), Николай (Никольский, 1921—1926), Василий (Беляев, 1928); архиепископы Сергий (Зверев, 1929— 1935) и Серафим (Протопопов, 1935—1937). Святитель Сергий сегодня прославлен в лике новомучеников и исповедников Российских. В 1933 г. предлагалось занять Елецкую кафедру святителю Луке (ВойноЯсенецкому), но тот предложение не принял.

С 1937 по 1949 гг. служб в соборе не было. Во время войны, с 1941 по 1943 г., его огромные подвалы использовались как бомбоубежище.

Вторая жизнь собора началась в 1949 г. Елец входил в состав вначале Орловской, а затем — Воронежской епархии. Все назначавшиеся во вновь открытый собор священники оказались достойными продолжателями дела пострадавших за веру отцов. Перечислим их имена и кратко очертим их судьбы.

В памяти ельчан навсегда останется молодой и скромный священник, чьё имя золотыми буквами вписано в историю Русской Православной Церкви второй половины ХХ в. Это — митрополит Одесский и Херсонский Сергий (Петров, 1924—1990).

Иеромонах Сергий, выпускник Московской духовной академии и кандидат богословия, преподававший до того в Саратовской духовной семинарии, был назначен настоятелем Вознесенского собора и благочинным храмов Елецкого округа в 1952 г. В Елец он приехал вместе со своей матерью — Ольгой Ивановной (Феодорой), в схиме Серафимой (+1983). Она оказала большое влияние на выбор жизненного пути сына. Беззаветный труженик Церкви Христовой, обладал обширными богословскими знаниями, был неутомимым проповедником и оказался умелым хозяйственником. При нём в 1956 г. (впервые после революции) был начат косметический ремонт собора. В церковную службу он вкладывал всю душу. Много общался с прихожанами. Годы становления, проведённые в Ельце, митрополит Одесский и Херсонский Сергий запомнил на всю жизнь. Особенно отмечал он наших елецких соборян, среди которых — будущую матушку Александру, в схиме Серафиму. Когда он стал митрополитом Одесским и Херсонским, двери покоев его резиденции в Успенском мужском монастыре под Одессой были всегда приветливо открыты для ельчан.

О елецком периоде служения этого иерарха Русской Православной Церкви в соборе долгое время свидетельствовала Владимирская икона Божьей Матери с его выгравированной дарственной надписью на окладе. Но в 2000 г. во время текущего ремонта она была похищена из собора какимто святотатцем.

Много испытаний досталось на долю архимандрита Виссариона (Матичина, 1923—1987), прежде чем он попал в Елец. Он служил в армии. Участвовал в Великой Отечественной войне. Был награждён орденами и медалями. В 1948 г. поступил в число братии Троицкого скита близ села Хуст в Закарпатье. Когда эту обитель закрыли, ему пришлось покинуть родные места. Он окончил Московскую духовную семинарию и какоето время служил на приходах Тульской и Воронежской епархии, а в 1961 г. вошёл в штат Елецкого Вознесенского собора.

Культурный, начитанный отец архимандрит оставил о себе светлую память, неукоснительно соблюдая монашеские обеты, и наставляя в вере тогда ещё невоцерковлённых людей, которых советская пропаганда отчуждала от родной культуры, отечественной истории.

Тесная духовная дружба связала о. Виссариона с Воронежским епископом Ювеналием (Тарасовым, в последствии митрополитом Курским и Рыльским). Владыка любил служить в Вознесенском соборе, а после служб беседовать с соборянами — старцами и старицами. Будучи переведённым на Курскую кафедру, владыка Ювеналий забрал с собой и отца Виссариона, благословив ему быть духовником Курской епархии.

Плечом к плечу с отцамиархимандритами Исаакием (Виноградовым) и Виссарионом (Матичиным) достойно нёс своё пастырское послушание врач и духовный писатель о. Николай Овчинников (1903— 1985). В последние годы жизни отец Николай принял схиму с именем Нектарий.

Как и у владыки Сергия (Петрова), огромную роль в его духовном становлении сыграла мать (в монашестве Михаила). Она часто брала сына в Оптину пустынь. Там юноша познакомился с иеромонахом Севастианом, будущим схиархимандритом, продолжателем духовной традиции оптинских старцев.

Этот старец, как упоминалось ранее, был сослан под Акмолинск, где встречались многие герои наших очерков. Схиархимандрит Севастиан помогал о. Игнатию Кондратюку в духовном окормлении верующих ссыльнопоселенцев, среди которых находила единственное утешение и праведная сирота Александра Захарова. Так же, как и архимандрит Исаакий, старец Севастиан нашёл после ссылки прибежище у владыки Николая (Могилевского). В 1950 г. о. Николай Овчинников — тогда ещё хирург — навещал последнего старого оптинца и своего духовника в Караганде.

Став врачом, Николай Александрович Овчинников заведовал станцией переливания крови в Воронеже. Оставался там и во время войны. Оперировал раненых солдат и офицеров в полевом госпитале. Многим спас жизнь. Все выпавшие на его долю трудности, а позднее и заключение, переносил с полным смирением и твёрдой верой в промысел Божий. В начале 1950х гг., после смерти своего духовного наставника о. Севастиана, он познакомился в Воронеже с митрополитом Иосифом (Ореховым), тем, который принял участие в судьбе архимандрита Исаакия (Виноградова), определив местом его служения Елец. У владыки Иосифа о. Николай стал лечащим врачом и духовным сыном.

Находясь в миру, будущий соборянин жил напряжённой внутренней жизнью, много читал. Его желание помогать людям — нести им, помимо телесного, и духовное исцеление — исполнилось лишь в 1955 г. А в 1956 г. владыка Иосиф назначил своего духовного сына священником в Вознесенский собор г. Ельца. Пастырские труды о. Николая привлекали множество людей, ищущих утешения и молитв. Но много забирали и здоровья. Он никогда не отказывал тем, кто звал его к себе для исполнения треб на дому — крещений, соборований, напутствий в жизнь вечную. Шёл к ним в любую погоду.

В 1976 г. тяжёлая болезнь навсегда приковала о. Николая к постели, но не смогла помешать его духовному росту. В 1979 г., уже парализованный, он принял от рук своего старейшего собрата — архимандрита Исаакия монашеский постриг с именем Нектарий. Это имя было оставлено ему и при пострижении в схиму. Верная спутница в скитаниях и священническом служении — жена (врачпедиатр) одновременно с ним стала матушкой Мириамной. Так, тяжело больной иеросхимонах Нектарий продолжал с глубоким смирением нести свой пастырский крест духовника, с любовью принимая всех приходивших ельчан и духовных детей, приезжавших к нему из других городов.

Из Москвы на консультацию к страждущему старцу Нектарию был выписан тогда молодой невропатолог — восходящая звезда столичной медицины. Знаменательно, что эта консультация также оказалась встречей двух подвижников. Сегодня тот невропатолог известен современникам по многочисленным публикациям в церковной прессе, книгам, посвящённым опыту реабилитации наркоманов в рамках церковной медицины, а также лиц, пострадавших от тоталитарных сект. Это доктор медицинских наук, иеромонах Анатолий (Берестов), настоятель реабилитационного центра для жертв тоталитарных сект и наркомании при Крутицком подворье в Москве.

Ещё один соборянин казался совсем простецом рядом с учёными и маститыми собратьями. Это игумен Валерий (Мирчук, + 2005). Он служил в Вознесенском соборе до 1978 г. и многому научился у елецких старцев. Тихо и скромно совершал он свой подвиг в Ельце, а затем вдруг уехал на самый край области — в с. Ожогу Воловского района, где никем не регистрированная — в миру — жила тихой жизнью монашеская община. В 1980—1990е гг. схиархимандрит Серафим стал духовником женской общины, спрятавшейся в чудной бескрайней дали лесостепной равнины, в селе Ожога Воловского района.

Сегодня для жителей Липецкой области названия заброшенных на югозападную окраину Липецкой области сёл Бурдино и Ожога не говорят почти ничего. Однако именно там в 60—70е гг. XX в. располагались неофициальные женские скиты.

Это явление к середине ХХ в. нельзя было назвать новым. В России "домашние" монастыри возникли ещё в начале 1920х гг. — когда закрывались монастыри, а монастырские комплексы передавались местным органам власти. Ранее существовавшие монашеские общины дробились на небольшие группы под руководством священников или монахов упразднённых монастырей, которые селились там, где были приходские храмы. Но если в довоенное время участников таких общин неизбежно арестовывали со всеми вытекающими последствиями, то в пятидесятые и шестидесятые годы попросту разгоняли, лишали прописки, высылали.

В этот период времени власти не регистрировали приходы и всячески препятствовали открытию храмов. Священников меняли чуть ли не каждый год — для того, чтобы паства не привыкала. А тут скит! Пусть небольшая, но строго монашеская община! Монашествующие, естественно, сами себя не афишировали, не прерывали канонического общения с Московской Патриархией и ушли в подполье лишь потому, что открытое монашество с его традициями были невозможно.

75-летие настоятеля собора архимандрита Исаакия.
Слева направо: диакон Николай, игумен Валерий, архимандрит Виссарион, архимандрит Исаакий, священник Николай Овчинников, священник Василий Поваляев, диакон Павел Поваляев в Вознесенском соборе Ельца. Фото 1970 г.

Естественно, что иеромонахам и монахиням, освободившимся из лагерей, вернувшимся из ссылок, было запрещено селиться в больших городах. Поступали они следующим образом. Покупали домик в селе или снимали угол у благочестивых селян. Под руководством опытных в духовной жизни старцев поддерживали очаг веры и местную приходскую жизнь. Втайне соблюдая монашеские обеты, строили церковную службу и личный быт согласно монастырскому уставу. Так появилась в Липецкой области своя монашеская община вне монастырской ограды.

В Бурдино, а затем в Ожогу приезжали известнейшие духовники. Бывал здесь один из выдающихся старцев, ревнитель монашеского благочестия и святоотеческих традиций митрополит Грузинский и Тетрицкаройский Зиновий. Наезжали почти все воронежские святители, занимавшие в те годы епархиальную кафедру. Часто гостили в Бурдино и Ожоге елецкие матушки — Александра, в схиме Серафима (Захарова) и Ангелина (Немцова).

Нельзя сказать, что власти ничего не видели и не слышали. Деятельность бурдинской общины, мало сказать, не нравилась, вызывала их ненависть. Неоднократно проводилось следствие. Составлялись протоколы, что за обеденный стол после службы при храме садятся до двадцати пяти человек. Кто такие? Откуда и что за люди? В итоге храм в Бурдино закрыли. Так, скитская жизнь плавно переместилась дальше — в село Ожогу, в Благовещенскую (Шатиловскую) церковь. Но и там верующим не было покоя. Совсем не случайно туда в стремлении сохранить сокровенный духовный очаг переехал из Ельца в 1978 г. игумен Валерий (Мирчук). В великую схиму он был пострижен с наречением имени Серафим.

О варварских методах борьбы с религией в то время свидетельствуют имеющиеся у автора очерков архивные документы. К примеру, акт о непригодности Ожогинской Благовещенской церкви к эксплуатации от 17 декабря 1968 г. Подписан он секретарём Воловского райисполкома Ф.М. Поздняковым, председателем Ожогинского сельсовета Н.И. Кирсановым и архитектором райисполкома В.К. Бондаревым.

Для подкрепления своих действий по закрытию прихода они организовали и провели, как тогда было принято, чтобы оправдать действия властей, собрание граждан Ожогинского сельсовета. Председательствовал на нём сельский учитель Н.Ф. Филиппов. В повестке собрания был один вопрос — "о вреде Шетиловской (ожогинской) церкви и её закрытии". По советскому обычаю, основанием послужили письма/заявления двух/трёх "возмущённых" селян. Вот фрагмент из этого исторического документа с сохранением орфографии, помогающего воссоздать эпоху гонений.

"В связи с тем, что верующих в нашей деревне очень мало, а церковь приносит большой вред воспитанию наших детей, присоединяю свой голос к тому, чтобы закрыть Шетиловскую церковь. Будет уместно сказать, что в эту церковь приезжает много граждан из различных городов. Людей мы этих не знаем. Возле церкви можно часто слышать различные раздирающие крики, нецензурную брань. Некоторые раздеваются, обливаются "святой водой", подобных случаев много. Все эти действия омрачают настроение людей, пугают маленьких детишек и отрывают от работы многих колхозников — особенно в весеннелетнее время.

Неизвестные люди, которые приезжают в церковь, могут быть больными и разносить инфекцию среди нашего населения, а потому ставится вопрос о том, чтобы просить Исполком Воловского райсовета депутатов трудящихся ходатайствовать перед Липецким Облисполкомом о закрытии Шетиловской церкви".

Протокол собрания свидетельствует, что самый веский аргумент за закрытие храма, лично зафиксированный учителем Н.Ф. Филипповым, — это откровенное признание собственного бессилия в борьбе с верой в Бога: "Учителям трудно проводить со школьниками воспитательную работу, когда рядом церковь, поскольку дети верующих чаще всего держатся в стороне от учащихся, плохо участвуют в общественной жизни школы и плохо учатся. Верующие бабушки сами часто ходят в церковь и водят с собой детей. Дети посещают церковь, смотрят на всё происходящее там и невольно усваивают ненужную нам идеологию. Всё это травмирует душу ребёнка и отрицательно сказывается на дальнейшем воспитании".

И ведь подготовилитаки эти люди храм к разрушению. К делу об Ожогинской церкви приложены фотографии, на которых зафиксированы трещины на фасаде, заснят осквернённый иконостас.

Однако жизнь, как всегда, распорядилась посвоему, точно по поговорке "человек предполагает, а Бог располагает". Лучшим подтверждением этой народной мудрости стало то, что в настоящее время в Ожоге официально действует женский монастырь.

Если бы не строки архивных документов, канули бы в лету имена воловских геростратовбогоборцев, зато имя одного из наших елецких соборян — схиархимандрита Серафима (Мирчука), духовника Ожогинской женской общины молитвенно поминают во всех уголках Липецкой и Елецкой епархии.

Духовный труд в Елецком церковном округе, или, подругому, благочинии, шёл своим тихим чередом, а личный пример подвижников неизбежно втягивал в свою орбиту чуткие к духовным устремлениям души, очищал их, преображал, развивал.

Скромные елецкие старцы и старицы внесли свой посильный вклад в необъятную копилку церковного опыта. Воистину, будучи отвергнуты миром, они стали тем фундаментом, на котором наш мир ещё стоит. В тяжелейшее время гонений на церковь и веру они совершили подвиг, сохранив и воспитав в тех, кто шёл вслед за ними, привив им высокую церковную культуру, укрепив их веру и верность.

Хозяйка собора

Как повествует елецкое соборное предание, бесстрашный воин Христов, никогда не унывавший архимандрит Исаакий (Виноградов) мужественно и терпеливо переносил все выпавшие на его долю страдании ради возвращения в лоно бедствующей на родине — в советской России — материЦеркви.

Возвращаясь из Казахстана, он полагал, что в России (РСФСР) его дни тихо потекут в монастырской келье, в лавре преподобного Сергия. Однако, когда получил от Святейшего патриарха Алексия благословение ехать к Воронежскому владыке Иосифу, а затем в Елец, сильно смутился и обратился к Патриарху: "Ваше святейшество, я же не администратор, а монах. Меня больше влечёт уединённая молитва, монашеское делание". По преданию, Патриарх ответил ему напутствием ехать и безбоязненно служить, подчеркнув при этом: "Поезжай! Господь пошлёт тебе хозяйку в собор, а ты только молись". Всё так и вышло. Вот так в 1958 г. о. Исаакий оказался в Ельце. Город был старинный и спокойный. Желать лучшего не приходилось.

Шура Захарова в то время много трудилась — работала на заводе и помогала в храме, куда стягивались, возвратившиеся из ссылок монахини бывшего женского Знаменского монастыря в Чёрной слободе. Они составили хор левого клироса. Увидев эту активную молодую прихожанку, старец почемуто сразу вспомнил слова Святейшего.

Таким образом, неутомимая церковная труженица Александра Захарова прилепилась к отцу Исаакию. Стала духовной дочерью этого пастыря. Оставила работу на заводе. Вошла в штат собора. А в 1961 г. у неё самой появилась молодая помощница. К ней пришла девушка — Анна Немцова. Ей очень хотелось хоть какнибудь, но быть при церкви.

Анна работала тогда на трикотажной фабрике. Дома у неё сложилось трудное положение — бранили и высмеивали за то, что тянулась к иной жизни. В 1965 г. она оставила родителей, и с тех пор до самой смерти своей наставницы жила с матушкой Александрой, разделив скитания, нужду, совместный труд и молитву.

Сегодня монахиня Ангелина (Немцова) — алтарница и ризничая собора. Продолжает дело матушки Александры (в схиме Серафимы), которую в 1962 г., оценив твёрдый характер, честность и административный дар, о. Исаакий благословил выполнять обязанности старосты собора. Учитывая сложности, связанные в то время с этой должностью, матушка отказывалась. Но духовник был твёрд: "За послушание будешь старостой!"

"Послушание" — монашеская добродетель полного подчинения своей воли воле и благословению духовника на выполнение какогото труда, будь то молитвенное делание, будь то физическая работа. При этом послушание сопровождается борьбой с помыслами, открытием их духовнику. Послушание, согласно его пониманию в православии, должно быть полным, целостным и точным. Великие старцы утверждали, что послушание выше подвижничества и чистоты, так как оно "с дерзновением приводит к Богу".

Так стала матушка Александра старостой собора — администратором и хозяйственником. Ни одного шага по храму не делала без совета с о. Исаакием, без его благословения. Много времени проводили они вместе. Обсуждали сложности и перипетии церковной жизни, вникали в хозяйство собора, ставили новые цели, насколько это было тогда возможно.

Почти 15 лет матушка Александра была добрым ангелом-хранителем храма, умелым дипломатом. Отдавала силы его украшению, создавала, насколько было возможно, благоприятные условия для духовенства, особую атмосферу единения для прихожан.

Власти долго ничего не знали о духовной роли старосты, её монашестве, духовничестве бесправного, с их точки зрения, простецанастоятеля. Они видели в Захаровой только хорошую хозяйку, выходца из крестьянской среды. В качестве опытного управленцаремонтника и хозяйственника матушка своим трудом давала им возможность отчитываться о состоянии собора вышестоящим московским властям, поскольку храм являлся памятником архитектуры XIX в. и был взят "под охрану государства". Был и другой аспект в этих отношениях: "бдительные" елецкие атеисты, бывало, оказывались людьми, с которыми удавалось находить компромисс.

Надо сказать, что хозяйственных задач было очень много. Здание сильно обветшало за годы борьбы с проявлениями культа. В соборе текла крыша. Пострадали росписи — особенно в Димитриевском приделе, осыпался орнамент, многое было разрушено и похищено.

Был случай, когда в непогоду матушке со своей неизменной помощницей Анной пришлось лезть с плащпалаткой на крышу, заделывать дыру шифером. Тогда им только Бог помог. Их не сдуло и не смыло с огромной пятидесятиметровой высоты. Зато ливневые потоки, обрушивавшиеся на росписи стен, удалось отвести и перекрыть. Таких примеров можно привести много.

Сутки матушки всегда были расписаны по минутам. Особенно её время уплотнилось, когда она стала исполнять послушание старосты. Казалось, хозяйственные заботы никогда не кончатся. Они заполняли все дни — месяц за месяцем, год за годом. Но удивительно то, что, всецело погружаясь в эти подчас и для мужчины неподъёмные труды, матушка не оставляла своего основного делания — преображения души.

Её духовный труд заключался в постоянном бодрствовании души: анализе помыслов и настроений, побуждении себя к доброделанию. У Александры смолоду сложилась привычка строить жизнь по монастырскому укладу, где есть время молитве и трудовому послушанию.

До самой старости матушка боролась со сном, опытно постигая аскетическую традицию подвижников православия. Ещё у неё всегда было сильно стремление к затвору. Смолоду она любила скрыться в лес, когда выпадало несколько свободных часов, и молиться там — в тишине. Ей очень хотелось уйти в монастырь, да мать было жаль. У той — ни копейки и расстроенные на всю жизнь нервы.

Много раз ездила матушка Александра сначала в Бурдино, потом в Ожогу. Бывала она в других женских монастырях: в Эстонии — в Пюхтицком, на Украине — во Флоровском (Киев), Мукачёвском (Ужгород). Присматривалась к женским общинам, но каждый раз возвращалась домой. Без прописки в то время в монастырь попасть было невозможно. За этим следили очень строго. Тогда в РСФСР не было ни одного женского монастыря. Выходило так, что Господь призвал её к активному деланию в миру.

До самой смерти матушка подшучивала над собой. Если раньше она боролась со сном, то хозяйке собора спать было уже совсем некогда. Кроме выполнения утреннего и вечернего правил, надо было ежедневно читать акафисты, каноны, кафизмы псалтири, жития, поучения отцов Церкви. И своё келейное правило матушка выполняла неукоснительно. А было у неё ещё и золотошвейное послушание, о котором речь впереди.

Подтверждённый двухтысячелетним опытом церкви постулат гласит: "Дух Божий дышит, где хочет". В полной мере эта истина осуществилась в жизни современной подвижницы из Ельца. К матушке Александре во множестве приносили сбережённые от конфискации церковные книги — богослужебные, патерики, творения святых отцов. Среди них в начале 1970х гг., когда ничего подобного в РСФСР не издавалось, можно было найти сборники святителя Феофана Затворника, поучения монашествующим и письма святителя Тихона Задонского, переводы великих отцовкаппадокийцев, толкования св. Иоанна Златоустого, и, конечно же, творения св. Игнатия Брянчанинова, св. праведного о. Иоанна Кронштадского. Много книг перешло к матушке Александре от верной прихожанки собора Веры Петровны Хренниковой, дочери богатого елецкого купца.

Именно тогда у матушки составилась большая духовная библиотека — подлинное сокровище для тех, кто вплоть до начала 1990х гг. мог ей пользоваться. Когда сама матушка выкраивала время для чтения, для всех оставалось загадкой, но, подчеркнём, что, не имея никакого образования, она блестяще разбиралась в богословских вопросах. Следила за публикациями в издающихся Московской патриархией "Богословских трудах", выписывала для собора "Журнал Московской патриархии".

К архимандриту Исаакию и к матушке Александре по вечерам приходили верующие, и те, кто тянулся к знаниям и церкви. Старец и его духовная дочь были настолько яркими фигурами, что пример их напряжённой внутренней жизни, огромный опыт, оказывались необычайно притягательными для молодёжи — студентов, будущих доцентов и профессоров, людей искусства, приезжих из Москвы, других городов. Перенимать было что. Большие молитвенники — и старец, и его духовная дочь, раскрывали приходившим к ним суть, дух веры, традиции церкви, исподволь приучали к умному деланию.

Проводя в 1970е гг. большую работу по патриотическому воспитанию молодёжи на примере героизма советского народа во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., государство не акцентировало внимания на событиях русской дореволюционной истории. О них в учебниках упоминалось лишь вскользь. Преемственность исторических событий для многих была прервана. Потомуто не могли не притягивать молодёжь, искавшую для подражания героические образы, особые службы отцанастоятеля в память ельчан, погибших на полях брани от Тамерлана до наших дней, его мудрые проповеди. В этих службах растворялось, исчезало само время: русские воины, остановившие полчища Тамерлана у древних стен Ельца, соединялись в сознании верующих с воинами, павшими в Бородино, замерзшими на Шипке, геройски погибшими в Цусимском сражении, проявившими героизм в Великую Отечественную войну 1941— 1945 гг. Все они в эти минуты, как встарь, равно бесстрашно — ныне и присно, и во веки веков — полагали души за ближних своих.

По иному воспринималось после проповедей и бесед о. Исаакия родное прошлое. Хотелось не посрамить чести предков. Эта равная оценка священного подвига русских и советских воинов возбуждала в прихожанах яркие патриотические чувства, вызывала неподдельный интерес к истории, преклонение перед великим и славным прошлым многострадальной Отчизны и неустанной молитве во славу её настоящего и будущего, побуждала к активной деятельной жизни сегодня и впредь.

Следует отметить, что мудрый, кроткий и смиренный отец Исаакий был замечательным, умелым мастером живого слова, обладал исключительным чувством юмора — весёлого и доброго. Говорил, что ему дано было при пострижении имя Исаакий, которое означает и смех (с еврейского), и напоминает о том, что родом он из нашей Северной Пальмиры. Ведь дом, в котором он родился и вырос, находился неподалёку от Исаакиевского собора. В духовном подвиге отец архимандрит следовал путём святого Исаакия, игумена Далматского, исповедника (IV в).

Его духовная дочь Александра (Захарова) была полной противоположностью старцу — твёрдой, властной, исключительно энергичной натурой. Под опытным руководством о. Исаакия она постоянно ограничивала, смиряла себя, идя путём смиренномудрия, умного делания и покаяния. Высказывалась всегда кратко и точно. Если бы не пылающая любовь к Богу и ревность к Церкви — всему тому, что определяло её поступки и слова, матушку можно было бы назвать резкой. Но, её наставления не пропадали даром. Всё выходило во славу Божию у тех, кто их получал.

Один из любимых советов матушки: "Благие намерения Господь целует, если они подкреплены молитвой". Особо пылких, осознавших, что жизнь не исчерпывается прокрустовым ложем идеологических постулатов, охлаждала: "Не стремитесь теперь изменять то, что Господь до времени попускает. Когда Богу будет угодно, выйдет так, что всё само в один миг разрушится и устроится". Её главный завет был прост: "Учитесь сейчас жить для вечности!"

Ходьба по канату

Неохотно и в большинстве случаев уклончиво профессиональные советские атеисты в конце 1960х—начале 1970х гг. начали признавать, что в СССР отмечается подъём религиозности. Особенно беспокоил идеологов интерес к церкви молодых образованных людей.

Прихожане Вознесенского собора посвоему вносили свой малый вклад в изменение ситуации в стране. Так, несмотря на пропаганду новых ценностей, у ельчан сохранялся особый независимый "купеческий" дух, не прерывалась любовь к храму, богослужению, церковному благолепию. Город в тот период всё ещё был пропитан поэзией минувших лет, иной жизни — той, когда в Красных казармах располагался Нежинский гусарский полк, переживал трагедию первой своей любви тончайший русский лирик Иван Бунин, а писатель Михаил Пришвин — тогда ещё гимназист — поелецки решал конфликт со своим учителем, будущим знаменитым философом В.В. Розановым, обретшим в Ельце семейное счастье.

Воссоздавая генетически узнаваемый мир духа и души, в собор бережно несли сохранённые иконы, писали новые, делали посильные денежные пожертвования. Разыскивали ноты, партитуры для церковного хора. Монахини шили облачения для клира, писали новые картины и иконы. Тяжело, по крупицам восстанавливали преемственность русского, православного уклада жизни.

Особенно трудно было поддерживать красоту убранства собора. Главным было — не навредить! На приглашение известных в то время мастеров изза страшной бедности не было средств. Привлекали местного художника Н.В. Вещикова, который раньше преподавал в Елецком художественном училище, и он писал образы не на холсте, как положено, а на ткани для полотенец. И эти духовные картины сохранились до наших дней. Они украсили послевоенный интерьер собора, располагаются на столпах, изображают преподобного Серафима Саровского, святителя Гермогена Московского, св. князя Александра Невского.

Человеку церковному хорошо известно, что главная особенность приходской жизни заключается в том, что в храме все всегда знают всех и участвуют в его жизни. Хороший приход, настоящая община есть результат и лучшая награда самоотверженному труду пастыря.

Вспоминаются давние эпизоды, когда дружно, всем миром под руководством матушки Александры (Захаровой) к Троице начинали плести огромные гирлянды из живых цветов для убранства собора. Такой аромат стоял! Украшали храм настолько живописно, что не понять сразу — в церкви ты или же в благоуханной райской куще! Все, светлые, приветливые, умилённые, преклоняют колени, у каждого в руках букеты цветов, полевых, садовых, а душа растворяется в бесконечно повторяющихся дивных, звуках ликующего гимна "Ты еси Бог, творяй чудеса!". Гирляндами цветов украшали храм и к празднику Успения Божьей Матери.

Ушли безвозвратно те нелёгкие, бедные, но такие светлые годы. Нет больше запретов на веру. Храмы полны верующими, активными работниками последнего часа. Но чтото неуловимое ушло из нашей церковной жизни. Может быть, бескорыстная любовь? Так, сегодня самое большее, что можно увидеть из живых даров души и сердца на приходах — срубленные к Троице берёзки у солеи, да несколько букетов вянущих голландских роз у праздничной иконы. Зачем выращивать свои цветы, плести гирлянды, когда флористы так легко составят красивый, но заведомо мёртвый букет в магазине!

К середине 1960х гг. у старостымонахини Александры (Захаровой) и её верного друга Анны Немцовой наконец появился свой угол. Крошечный двухэтажный домиксарайчик неподалёку от собора приобрели на паях с третьей монахиней — Тихоной (Андроповой), в миру Капитолиной. Тут же впервые нашла долгожданный приют и мать матушки Александры. Все молились, трудились. По великим праздникам собирались в большой комнате за столом, ставили небольшой круглый самоварчик, принадлежавший некогда знаменитой елецкой затворнице Мелании, пили из него чай. Дом наполнялся тихой духовной радостью, казалось, словно сама затворница пребывала незримо с ними. Вспоминали ушедших друзей, молились о всех живых, читали вслух патерик!

Духовная жизнь Ельца послевоенной поры, внешне небогатого, но всё больше развивавшегося промышленно, обновлялась и неуклонно укреплялась. Надо сказать, что вплоть до самого празднования тысячелетия крещения Руси мало кто вспоминал о былой славе порушенной Задонской обители, из которой в Орёл были вывезены мощи святителя Тихона. В день памяти святителя немногочисленные верующие со всей области съезжались в Задонск, но именно тихий и провинциальный Елец был подлинно духовным центром северовосточной части Воронежской епархии.

Здесь при соборе в 1960—1970е гг. создалась девичья община. Церковные службы отличались долготой и особым благолепием. В соборе вплоть до начала 1980х гг. пережившие гонения на веру монахи и монахини неукоснительно соблюдали монашеский устав. Сюда к отцу Исаакию приезжали почти все выдающиеся современные делатели на ниве Христовой — иерархи Русской Православной Церкви. Здесь в условиях нового для тысячелетней России государственного строя продолжал жить монастырь в миру — без стен и одежд, созидаемый теми, кто искал в своей жизни служения единому Богу Творцу всея твари. Потомуто сюда, к елецким духовникам, ехали из столиц и окраин государства.

Размышляя сегодня о патриархальной красоте и стройности соборной жизни в Ельце, нельзя забывать, чего это стоило духовенству и прихожанам. Советские власти всячески препятствовали церковному ренессансу. Поскольку открытая борьба с церковью была уже невозможна, приходы старались душить разными способами, вплоть до принудительного увеличения "добровольных" взносов в фонд мира, фонд охраны и восстановления исторических памятников, другие фонды, которым церковь с 1968 г. "согласилась платить добровольные пожертвования". Тяжёлым бременем всё это легло на приходы, лишая возможности содержать необходимое число священников и качественно ремонтировать здания.

Вплоть до перестройки (1985) власти отводили совершенно особую роль приходским советам, на деле же — исполнительному комитету из трёх человек: старосты, помощника старосты и казначея, избираемых из числа прихожан. Собрания приходского совета созывались по необходимости только с разрешения местного или районного Советов. Другими словами, если данная тройка удовлетворяла местный исполком, он имел полномочия по своему усмотрению отменять приходские собрания на неопределённый срок — из опасения, что такое собрание может не одобрить деятельности тройки или даже потребовать её отставки. Интересы церкви и совета, обычно состоявшего из коммунистов — убеждённых атеистов, мягко говоря, не совпадали. Это отчётливо прослеживается в примере житийного подвига праведной елецкой старосты монахини Александры, которая постоянно находилась в эпицентре такого противостояния.

Совет по делам РПЦ направил местным уполномоченным по вопросам религий при Совете по делам религий СССР секретный циркуляр6. В нём разъяснялись функции "вспомогательных комиссий по ведению законодательства о культах". Предписание требовало постепенно заменять существующие "двадцатки" "новыми образованиями из таких граждан, которые будут честно исполнять советские законы, а также предложения и требования уполномоченных"… Суть конфессиональной политики того времени прекрасно иллюстрировала одна адресованная уполномоченному фраза: "Пусть совет "двадцати" изберёт свой исполнительный орган. Желательно, чтобы вы приняли участие в избрании членов этого органа так, чтобы в него вошли те, кто будет проводить вашу линию".

Особенность момента была в том, что все финансовые, экономические, бухгалтерские виды деятельности, включая добровольные взносы в епархию и патриархию на поддержание семинарий и т. д., были полностью изъяты из ведения духовенства и переданы исполнительным тройкам. Клир мог отвечать только "за духовное руководство прихожанами… за благоговейное служение и удовлетворение всех религиозных потребностей прихожан".

Священник нёс также ответственность за моральный облик служащих в церкви. Но как он мог выполнять эту роль, если законодательство о культах даже не упоминало его как участника общего собрания или исполнительного органа? Как настоятель мог изложить позицию церкви в возможном конфликте или выступить как пастырь, если исполнительный орган существовал и собирался совершенно в стороне от него и не был перед ним ответственен, т. е. когда он не подчинялся ни церковной дисциплине, ни даже на практике местному епископу? Однако, всё это было представлено как расширение прав общины!

По замыслу Совета по делам РПЦ при Совете Министров, вся власть в приходе принадлежала доверенным лицам — церковной тройке. Настоятель, как правило, чуть ли не целиком зависел от этих людей. Мы знаем многих совершенно далёких от церкви и веры старост, благодаря которым храмы влачили бедственное существование. Именно они имели контакты с уполномоченными по делам РПЦ при Совете Министров СССР на местах.

Как свидетельствуют документы и практика, чаще всего власти сами выдвигали на эти выборные должности своих людей. И тогда духовная жизнь уходила из храма. Старосты больше заботились о своём кармане, нежели о церковной утвари, реставрации икон, восстановлении интерьеров, красоте служб. Именно такие, специально подобранные люди сообщали уполномоченным о требах и таинствах, которые по правилу не могли совершаться вне храма, — крестинах, венчаниях, соборованиях, отпеваниях. Старосты были обязаны требовать документы у тех, кто обращался за этим в церковь. Все обращения регистрировались, и уполномоченные принимали соответствующие меры. Они же — в духе господствующей идеологии — искусственно создавали негативный образ священников и церкви.

Совсем не по планам властей складывалась ситуация в Елецком Вознесенском соборе. Духовный союз настоятеля и верующей старосты приносил свои добрые плоды.

В 1967 г. духовная дочь о. Исаакия тайно принесла монашеские обеты, приняв постриг в рясофор с именем Александры, в память св. царицы. А в 1972 г. епископ Орловский владыка Палладий совершил постриг старосты в мантию.

Обладая твёрдой волей и движимая крепкой верой, она всё делала так, как нужно, а не так, как хотелось бы властям. Было ли это исключение из правил, или липецкий уполномоченный внутренне сочувствовал этой решительной женщине, но, скорее всего, всё совершалось по Промыслу Господню. Было чудом то, что в то время и в фонд мира хватало, и на украшение храма, и на тайную поддержку монашествующих. Себе же подвижники отказывали буквально во всём, отличаясь необыкновенной простотой быта и такой же скромностью.

Современнику представить церковную жизнь и хозяйственную деятельность той поры можно лишь теоретически. Казалось бы, раз собор как памятник истории и культуры находится под охраной государства, именно оно должно поддерживать его в хорошем состоянии. К тому же, если уж приход платит дополнительные взносы в фонд охраны и восстановления исторических памятников, то и на реставрацию шедевра К. Тона обязательно должны бы выделяться средства. На практике на собор не выделялось ничего, а охранная доска оставалась лишь вывеской, маскирующей перед заезжавшими в Елец редкими иностранцами и своими туристами реальное отношение государства к церкви.

На все ремонтные и строительные работы — на своей территории и за свои деньги! — старосте необходимо было ещё получать специальное разрешение. Причём отдельное разрешение требовалось на материал и вид работ! Но факт, что и с разрешением достать краску, доски, кровельные материалы старосте было почти невозможно. В то время ничего не было в открытой продаже. Всё — по предприятиям и базам. Всё — по разнарядке. Тут был нужен недюжинный дипломатический талант, хозяйственные и административные навыки.

Тем не менее, в 1962 г. с благословения и при молитвенной поддержке о. Исаакия, приложив неимоверные усилия, староста Александра Васильевна Захарова начала капитальный ремонт собора. К концу 1963 г. удалось отреставрировать трапезный храм, называемый ельчанами зимним. Шёл последний год так называемых хрущёвских гонений на Православную Церковь. Староста с молитвой смело бралась за всё. Во всё вникала: правдами и неправдами находила материалы для строительных и живописных работ. Шила облачения, вышивала ризы, сплачивала прихожан и монахинь бывшего Знаменского монастыря, получивших приют и кусок хлеба в соборе.

В 1965 г. староста купила машину для духовенства — ГАЗ21. Тогда же ей удалось добыть сусального золота, чтобы вызолотить иконостас в зимнем соборе. Пригласила артель из Москвы. Успевала всё. И собор быстро преображался, поражая современников своим интерьером и службой, в которой участвовали в то время сразу пять священников. При этом каждый из них был личностью. Читая эти строки, нельзя забывать: кажущееся сегодня обыденным делом, тогда воспринималось совсем иначе — как чудо, которое в любой момент исчезнет.

В 1975 г. был проведён большой ремонт летнего собора: вызолочен иконостас, лепка столбов, киотов икон на них. Но случилось несчастье — бригада запила. С ней пришлось расстаться. Ремонт пришлось завершать самим, своими силами. Матушки и работники собора расписывали орнаменты на девять колеров. Большую работу выполнил мастер на все руки — шофёр собора Михаил Фролов. Он пришёл в храм в 1966 г., а в последствие в совершенстве овладел ещё и звонарным искусством. Чтимые иконы тогда же украсили шитыми бисером по бархату и парче ризами. В тот период храм приобрёл свой современный торжественный, впечатляющий вид — "зазвучал", засиял. Складывавшаяся картина меньше всего говорила об отмирании религии в отдельно взятом провинциальном городе.

Бесконечно продолжаться в условиях атеистического государства такая мирная церковная жизнь не могла. В Липецкой области сменился уполномоченный по делам религий. Начались гонения местного уровня. Новый чиновник И.В. Люков как и положено истинному коммунисту, оказался злейшим врагом церкви. Найти общего языка с ним не удавалось никакими способами.

Для начала Люков обвинил старосту и духовенство в растаскивании и растрате приходских денег. Жалобу отправил в Совет по делам РПЦ. Но эти сведения не подтвердились.

Одновременно областной архитектор Медведев воспылал желанием построить напротив Елецкого Вознесенского собора современную гостиницу — модернистский куб из стекла и бетона на манер Кремлёвского Дворца съездов. Для выполнения задуманного надо было немного: всего навсего снести уникальное двухэтажное здание муниципалитета начала XVIII в., кстати, остававшегося единственным в стране от той эпохи. Надо сказать, дело это тогда было обычное и привычное. Буквально за один 1967 г. в Ельце взорвали несколько церквей.

Матушка Александра позволила со свойственной ей прямотой заступиться перед властями за историческое здание, расположенное напротив собора. В свою очередь начали писать в область письма протеста многие ельчане. В их организации в первую очередь обвинили духовенство и старосту. Некий осведомитель из "двадцатки" донёс И.В. Люкову, что старостато — монахиня! Уполномоченный сразу же ухватился за это. Скоро и умело он инициировал собрание приходского актива, и через своих людей, "которые честно исполняли его требования и предложения", отстранил матушку от дел. Старостой поставил другого человека — Любовь Тихоновну Ванину. Она вполне устраивала его. На этом благодатная жизнь прихода закончилась до конца 1980х гг. Быстро разделались и с монастырским уставом, объявив прихожанам через второго священника, что больше этого безобразия не потерпят!

Монахиня, на плечах которой столько лет лежало тяжелейшее послушание старосты, сначала оставалась ризничей в соборе. Господь дал ей тонкий художественный вкус, а мастерство и огромное трудолюбие вырабатывались на протяжении всей жизни. Но такое положение дел вовсе не устраивало бдительного областного уполномоченного по делам религий. Ведь матушка попрежнему была центром духовного притяжения в храме. Скоро изобрели новый предлог для репрессий. В 1979 г. матушек вызвали в милицию: "Почему нигде не работаете? Тунеядствуете?" Обеим стали угрожать общепринятыми по закону "О тунеядстве" санкциями — высылкой.

Что им было делать? И защиты искать было не у кого. Духовный отец — архимандрит Исаакий тут ничем не мог помочь.

Помог Воронежский владыка епископ Ювеналий (Тарасов). Он ценил и почитал церковных тружениц Александру и Ангелину. Без лишних слов оформил обеих монахинь служащими Воронежской епархии — ризничими. Официально липецким властям придраться стало не к чему. Тогда власть в полной мере задействовала приём выживания изнутри, и на Покров в 1981 г. Александра с Ангелиной тихо покинули собор. Вскоре владыка Мефодий (Немцов), сменивший епископа Ювеналия на посту управляющего Воронежской епархии, посоветовал им перебираться — от греха подальше — в областной центр, в Липецк.

В 1983 г. матушки купили в Липецке маленький домик на окраине посёлка завода “Свободный Сокол” по ул. Баумана — там, где через 200 метров начинается дорожная развилка на Чаплыгин и Тамбов. Жили тихо: молились, вышивали митры и ризы на иконы, возделывали огород, стали прихожанками Христорождественской церкви по ул. Студёновской. В уютном домике на окраине бывали елецкие и липецкие священники, приезжал владыка Ювеналий (Тарасов), переведённый в тот период на Иркутскую кафедру, навещали ученики и прихожане липецкого храма, не оставлял ризничих владыка Мефодий (Немцов). Он высоко оценил духовный подвиг и золотошвейное мастерство елецких монахинь и всегда поддерживал скиталиц — духовно и материально. Особенно чувствовалась его поддержка в последнее годы жизни матушки Александры, когда она страдала от ишемической болезни сердца, развившейся в результате запущенной гипертонии.

Матушка Александра отвечала молодому и деятельному владыке Мефодию взаимным уважением и глубоким почтением. Именно в этот период времени епископ Мефодий совершил великий постриг монахини Александры в схиму с наречением имени Серафима — в честь святого преподобного Серафима Саровского, которого матушка особенно почитала.

Но, как ни спокойно было матушкам под защитой владыки Мефодия в Липецке, их всё равно тянуло в Елец, в родной собор. Ведь ему было отдано сорок лет жизни. Каждая икона в нём, каждый угол, каждый сантиметр храма ухожены с любовью.

К этому времени изменилась ситуация в стране. Прошло тысячелетие крещения Руси. Начинало исполняться предсказание матушки о том, что если уж что Богу не угодно, то само и разрушится. Менялось государство, менялись отношения к церкви, к вере, верующим. Бывшие гонители и романтики "светлого будущего" пребывали в растерянности. Теперь общество волновали новые идеи, иные ценности.

Видя горячее желание своей постриженицы вернуться в родной Вознесенский собор, владыка Мефодий благословил её на этот шаг. На Рождество Божьей Матери 1989 г. схимонахиня Серафима и монахиня Ангелина вернулись в Елец. Получили благословение правящего архиерея — помимо послушания в ризнице быть в соборе алтарницами. А тут институт старост канул в лету. Священник стал тем, кем он и должен был быть — хозяином в храме.

Схимонахиня Серафима (Захарова) и монахиня Ангелина (Немцова). Фото 1996 г.

Строга была схимонахиня Серафима, выполняя алтарное послушание в течение следующих 11 лет. Да и было с чего быть строгой.

На смену духовенству старого закала приходили молодые священники, выросшие в новых условиях. Верато у них была, но не каждый понимал высоту священнического сана. Всё чаще в алтаре стали появляться маленькие мальчики, подростки, юноши. Их надо было учить поведению в храме. Многое объяснять, показывать, наставлять.

Матушка никогда не унывала, только не всё, что происходило вокруг, вызывало её одобрение. Иначе и быть не могло. Особенно огорчало матушку отношение к жизни — семье, воспитанию детей, историческому опыту предшественников, укладу. Люди, не пережившие того, что довелось её поколению, казались ей, мягко говоря, мелковатыми. Она выросла под духовным руководством праведных старцев и все силы отдавала теперь тому, чтобы привить святоотеческую традицию молодёжи в столь любимом ею, вымоленном и намоленном, храме.

Опыт подтверждает — всему своё время. Настоятелем в собор был назначен митрофорный протоиерей Василий Романов. И древний город получил новый импульс духовного развития. Открылась православная гимназия, храм наполнился молодыми прихожанами. Стали регулярно проводиться Рождественские чтения, совместные с духовенством и местными учёными научнопрактические конференции. В церковных киосках появились переизданные и новые книги по богословию, мемуары церковных людей, издания по истории православия. Жить бы, да радоваться, а кругом снова стоны, печаль, суета — у того прихожанина сын спился; у другого — родственница пропала; ктото потерял родных в горячей точке; ктото едва сводит концы с концами! И только матушки не унывают: "Слава Богу за всё!"

В конце жизни у матушки Серафимы развилась ишемическая болезнь сердца. Начали отекать ноги, лицо. Смертельный недуг мучил последнюю из старых соборян. Тем не менее, матушка Серафима регулярно участвовала во всех праздничных службах. Причащалась каждую неделю. Встретила радостно, с большой духовной надеждой 2000 год. На Рождество всю ночь была в соборе. За неделю до своей телесной кончины матушка причастилась в последний раз. Христовы тайны преподал ей молодой потомственный священник Александр Вылуск. Перед смертью своей наставницы матушка Ангелина стала читать ей вслух акафист празднику Иверской иконы Божьей Матери, именуемой погречески Портаитисса, что значит — “вратарница”. Как только прозвучало последнее слово моления Царице Небесной, праведная душа старицы отлетела ко Господу.

Погребена схимонахиня Серафима на новом городском кладбище г. Ельца, там, где покоятся её духовные соратники, елецкие соборяне — архимандрит Исаакий, иеросхимонах Нектарий, матушка Мириамна.

По плодам их узнаете их

Этот очерк рассказывает о том, как и из какой нужды выросла нынешняя красота Вознесенского собора.

Ненависть разрушала нашу духовную культуру на протяжении достаточно недолгого исторического периода, и, хотя в человеческом измерении он казался бесконечным, всё миновало. Наступило время собирать камни (Екклезиаст. 3,5). Когда восстановление утраченного в силу обстоятельств становилось невозможным, единственным средством, которое позволяло воплотить его дух и суть, была созидательная любовь. Столь велика её сила, что и новая вещь, выполненная с любовью, воспринималась родной, узнаваемой. Говорят же, что, либо ангел Господень, либо сам Господь водит рукой, вдохновенной силой любви. Входя в Елецкий Вознесенский собор, трудно поверить, что он когдато мог выглядеть иначе.

В 1937 г., когда началась последняя "безбожная пятилетка" (с религией в СССР планировали покончить к 1941 г.), безобразники добрались до главного храма Ельца — Вознесенского собора. Другие церкви давно уже были закрыты. Службу в нём запретили, и началось разрушение. Десять лет храм подвергался осквернению. За это время был полностью уничтожен первый ярус иконостаса, частично утрачена живопись кисти академика А.И. Корзухина. Исчез великолепный балдахин перед Царскими вратами, были утрачены золочёные серебряные оклады храмовых икон, ризы киотов и сами иконы на столпах. Разрушены и увезены мраморные всходы к чтимым Елецкой и Тихвинской иконам Божией Матери, мраморные балюстрады солеи. Разрушили даже уникальное отопление.

Когда в 1947 г., после войны, первый священник собора о. Павел Котельников с прихожанами открыли двери собора, их глазам предстала плачевная картина. Сразу не обнаружили особо чтимых икон. Иконостаса в трапезном — зимнем храме не было вовсе. Была растащена вся церковная утварь. Впрочем, чему тут удивляться — всё было серебряным!

Скоро обнаружилось, что верующие спасли многие соборные святыни и с радостью вернули их в храм. Лишившиеся золочёных серебряных окладов, много лет томившиеся в потаённых местах, иконы страдали вместе с людьми, и годы ссылки наложили на них свой отпечаток. Теперь снова пришлось спасать их, но уже не от богоборцев, а от беспощадного времени. Естественно, о дорогих окладах и золочении в тех условиях мечтать не приходилось. Средств на это не было. Зато была церковь, соборяне и прихожане.

До революции Елец славился своими кружевницами и вышивальщицами. Были известны далеко за его пределами золотошвейки из Знаменского девичьего монастыря. Богатые прихожанки в свою очередь не гнушались рукоделия. Сохранились вышитые шерстью и серебром в технике гобеленов картины на духовные и исторические темы работы елецких купчих. Это мастерство, отвергнутое советской культурой той поры, как нельзя естественнее пригодилось при восстановлении былой красоты Вознесенского собора.

Одной из первых соборных мастериц послевоенного времени была Вера Петровна Хренникова, дочь богатого елецкого купца П. Хренникова, строителя и попечителя Елецкой женской гимназии. Она первой начала шить облачения и украшать спасённые иконы. Очень скоро у неё появились последовательницы — Александра Захарова и другие соборные монахини. В 1960е г. этим искусством под руководством матушки Александры (Захаровой) блестяще овладела матушка Ангелина (Немцова).

В то время краски достать было негде, но ещё хуже было с тканями, серебряными и золотыми нитками, бисером. Нужда заставляла матушек Александру и Ангелину разбирать куски старой парчи. Этими нитями вышивали первые ризы на иконы. Так вышита плащаница Божией Матери Вознесенского собора.

С работой над этой плащаницей связан следующий эпизод. Местного художника Павла, который реставрировал иконы в соборе, попросили нанести рисунок для вышивания плащаницы на кусок старого бархата, т. е. "назнаменовать" его. Однако сделать по бархату рисунок оказалось чрезвычайно трудно. Тогда матушки, благословясь, вприглядку проложили узор нитями ириса и начали работу. С Божией помощью плащаница была завершена в срок и украсила праздничную службу.

С трудностями матушки сталкивались на каждом шагу. Многое приходилось делать впервые: изучать технику шва, подбирать нити, бисер, стразы. С молитвой брали фрагменты сохранившихся вышивок и разбирали их — анализировали. Понемногу матушка Александра со своей келейницей Ангелиной в совершенстве овладели орнаментальным шитьём, которым исконно украшают в России церковные одежды и предметы церковного обихода, в числе которых — ризы особо чтимых храмовых образов и плащаницы.

С тех пор прошло около полувека. Давно нет с нами Веры Петровны Хренниковой, на рубеже тысячелетий ушла из жизни матушка Серафима — благословенная староста. Но живо искусство в любящих руках матушки Ангелины, которая теперь одна несёт послушание в алтаре Вознесенского собора.

Многие известные архиереи Русской Православной Церкви, приезжая в древний Елец, делали заказы матушкам. Здесь бывали в 1960е—1970е гг. владыки архиепископ Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев, 1926–2003), впоследствии митрополит; митрополит Одесский и Херсонский Сергий (Петров, +1990); епископ Псковский и Порховский Евсевий (Саввин); в настоящее время — архиепископ Псковский и Великолукский; митрополит Калининский и Кашинский Алексий (Коноплёв, +1988); епископ Воронежский Платон (Лобанков, +1975); епископ Воронежский Ювеналий (Тарасов), в дальнейшем — митрополит Курский и Рыльский, в настоящее время — на покое; архиепископ Орловский и Брянский Глеб (Смирнов, +1987); архиепископ Новочеркасский Владимир (Сабодан, митрополит Киевский и всея Украины); митрополит Тетрицкаройский Зиновий (Мажуга, + 1985 г., Грузинская церковь); епископ Винницкий и Брацлавский Агафангел (Саввин), в настоящее время – митрополит Одесский и Измаильский, и многие известные протоиереи из Воронежской и других епархий.

Вот только небольшой перечень икон, которые украсили вышитыми бисером ризами елецкие матушки. Это древняя чудотворная Тихвинская икона Божией Матери, икона святителя Николая, храмовая икона Казанской Божией Матери, икона Божией Матери, именуемая Троеручицей; две иконы Знамения Божией Матери; Иверская, которую погречески именуют Портаитисса, что означает "вратарница"; малая Казанская и запрестольный образ Казанской Божией Матери в Вознесенском соборе Ельца. Там же, в алтаре, чудная риза украшает большую икону Спасителя. В Покровском кафедральном соборе Воронежа нам известны три шитых ризы: две на иконы Иверской Божией Матери, одна из которых вышита по бархату, и бисерная — на Казанской иконе Богородицы. В селе Кривополянье, пригороде Чаплыгина, восхищает прихожан и проезжающих на Москву золотошвейной работы бисерная риза на чудотворной Тихвинской иконе Божией Матери. За год до кончины старицы Серафимы (Захаровой) обе матушки вышили ризу на старинный список Сицилийской иконы Божией Матери для Дивногорского монастыря, что в Воронежской области. В 1831 г. благодатною помощью этой иконы Пресвятой Богородицы прекратилась эпидемия холеры. Последняя работа матушек Серафимы и Ангелины — риза на икону Владимирской Божией Матери для Архангельского храма Троекуровского монастыря под Лебедянью.

Одна из последних работ

Постоянно приходилось заниматься реставрацией в ризнице. Так, с великим мастерством восстановили матушки Серафима и Ангелина обветшавшее старинное покрывало для раки святителя Митрофана в Воронеже.

Особого внимания заслуживают воздухи их работы — плащаницы Спасителя и Божией Матери, вышитые старицами для разных храмов. Это отреставрированная древняя плащаница Божией Матери в Воронеже, Божией Матери — в Вознесенском соборе Ельца, Спасителя — в церкви Введения в Ельце. Кроме того, две плащаницы находятся сегодня в Лебедяни, по плащанице в селе Панино и в г. Чаплыгине.

Золотошвейное искусство и особенно изготовление вышитых риз, которые сами по себе бесценны, сродни иконописи. Тот же пост, те же покаянные воздыхания о своём недостоинстве, мольбы о помощи свыше и глубокое благоговение дерзновенного прикосновения к непостижимой тайне святыни.

В этих работах больше, чем прежде, матушки применяли шитьё золотыми и серебряными нитями, усложнили и усовершенствовали технику вышивки, использовали украшение плащаниц жемчугом и стразами. Видимо, не случайно эти произведения шитья воспринимаются не только как святыни, но и как драгоценные вещи. Но украшения в работах матушек Серафимы и Ангелины никогда не были самоцелью, их произведения всегда подчинены высокой духовной задаче. Так, в замысловатом для невоцерковлённого человека орнаменте верующий видит искусные, с любовью вышитые сложной вязью надписи.

Более 300 митр изготовили и вышили золотом, серебром, бисером по бархату и парче елецкие ризничие за последние тридцать лет ХХ в. для владык Платона (епископа Воронежского), Алексия (Коноплёва, митрополита Калининского и Кашинского, +1988), Питирима (Нечаева, митрополита Волоколамского), Владимира (Сабодана, митрополита Киевского и всея Украины), Мефодия (Немцова, митрополита Воронежского и Липецкого), Зиновия ( Мажуга, митрополита Тетрицкаройского, Грузия), Ювеналия (Тарасова, митрополита Курского и Рыльского), для многих митрофорных протоиереев.

Изготавливали они по особому заказу и старообрядческие расшитые шапочки с опушкой из норки для митрополитов Питирима8 и Зиновия, которые периодически служили на старообрядческих приходах в Москве и Грузии, когда своих святителей у старообрядцев не было. А сколько скрижалей для архиерейских мантий, сколько покровцов вышито с великим тщанием и вкусом их руками, посвятившими свой труд Богу и Православной Церкви!

В последнее десятилетие века, в 1996 г., по благословению владыки Мефодия и стараниями настоятеля Вознесенского собора протоиерея Василия Романова открылась первая в области православная гимназия. В ней матушки Серафима и Ангелина целый год давали детям уроки рукоделия, посвящённые особенностям шитья облачений, изготовлению форматов для их отделки, искусству аппликации из парчи, техникам вышивки крестом, гобеленовым швом и гладью.

Все гимназисты — юные прихожане собора, а мальчики ещё и прислуживают в алтаре. Но все — и те, кто учился вышивке, и те, кто просто встречал пожилую схимницу в храме, — всякий раз, приходя на службу, будут духовно согреваться у излучающих свет, переливающихся разными цветами тёплых соборных икон. Собор для ельчан — место особое. Ведь в нём с детства прививается любовь к церковной красоте, которая пронизывает и освящает затем весь быт и уклад жизни русского человека, где бы он ни был, кем бы ни был по роду занятий.

Церковная вышивка всегда требовала и требует огромного прилежания и тщания, большой внутренней сосредоточенности, чувства меры, любви, веры. Всё это с трудом даётся современному человеку, тем более ребёнку. Но добрые семена, заложенные матушками, наверняка взойдут и принесут благодатные плоды. То, что посеяно в детстве, запечатлевается особенно крепко. И будет у тех, кто в новом веке третьего тысячелетия от Рождества Христова придёт помолиться в дивный храм, светлое чувство узнавания прекрасного, родного и близкого. Наши дети вырастут и оценят шедевры церковного искусства, не заточённые в мёртвых пространствах холодных музейных залов и галерей, но дарящие радость и тепло заключённой в них любви всем приходящим в храм.

А нам, завершая чтение этих кратких очерков, останется память. Сколько матушка Серафима сделала для церкви нашей! И вообще, сколько прекрасного она сделала за свою жизнь!

Вместо послесловия

Елецкие соборяне, чьи портреты представлены в этих кратких очерках, никогда не думали, что о них будут писать. Не мечтали они о подвигах и славе. Просто жили. Но их незаметная жизнь оказала сильнейшее влияние на развитие в ХХ в. духовной культуры на Липецкой земле. Их след, слова, поступки ещё слишком свежи в памяти живых. Надеемся, что эти очерки послужат подспорьем для будущих исследователей истории культуры нашего края, развития Воронежской и Борисоглебской и Липецкой и Елецкой епархий.