Задонский старец иеросхимонах Нафанаил (Остапов)

Память  30  июня/13  июля

Иеросхимонах Нафанаил,  в миру —  Николай  Михайлович  Остапов,  родился  в  1799  году в семье дворян Епифановского  уезда  Тульской  губернии.  Родители  его  —  Михаил  и  Агриппина  были людьми  не  только  благородными,  но  и  благочестивыми.  А  потому  Николай,  проживший  в  родительском доме  до  14 лет,  «воспитывался  в  правилах  христианской  веры».

«Боголюбивые  родители  первым  долгом для  себя  поставили  дать  правильное  воспитание  своему  дитяти.  В  духе  православия  постепенно  развивая  в  нем нравственные качества,  они внушали ему страх Божий,  как начало  премудрости  (Сирах.  1,  20).  И  отрок  своим  прилежанием,  понятливостью  и  добронравием  утешал  своих  родителей», — сообщает о детских годах Николая  Остапова о.  Геронтий, основываясь на записках келейника иеросхимонаха  Нафанаила  (впоследствии  —  наместника Задонского  Богородицкого  монастыря  игумена  Зосимы). 

Но  минула  пора  отрочества.  И  «в  1813  году,  движимый патриотическою любовью к тревожимому войнами  Отечеству,  имевшему  нужду  в  замене  новыми  патриотами  и  сподвижниками  тех,   кои  пали  на  поле  брани,  Михаил Остапов,  на основании прав дворянина  русского, отдал сына своего  в  6-й  Петербургский  кадетский корпус». 

Проходя  курс  обучения,  Николай  Остапов  обратил на себя внимание  «корпусного начальства»  как способ ностями   к   усвоению   преподаваемого,   так   и  личной  скромностью,  сочетавшейся с безоговорочной исполнительностью.  А потому вскоре  называем был в ряду лучших учеников. 

Завершив  воинское  образование,  Николай  Михайлович Остапов  «в офицерском чине был выпущен в армейский  пехотный  полк». 

В  годы  службы  Остапов  не  был  увлечен  «суетными  и  вредными  влечениями,  мыслями  и  желаниями,  волнующими  часто  молодую  душу  и  манящими  на  простор  светской  жизни».  Им  всюду  руководила  христианская   сдержанность.   С  товарищами   по  службе  он был  дружелюбен  и  искренне  внимателен,  но  держался  с  благородным  достоинством  и  своим  принципам  не  изменял.  Шумных  сборищ  и  пирушек,  обычных  в  той  среде,  избегал. 

Когда  же  случалось  Остапову  по  приглашению  начальства  бывать  в  общей  офицерской  компании,  нередко  собиравшейся у  командира  полка, Николай Михайлович скромно,  по христианскому смирению,   старался   здесь           «всегда   занимать   последнее  место,  признавая всех достойнее  себя».  И  всегда был выделяем  командованием  среди  прочих,  ибо  отличался  «безукоризненною  честностью,  рачительностью  и  точным  знанием  военной  службы».  А  потому  и  была  доверена   ему   ответственная   должность   полкового  казначея. 

Часы  досуга  Остапов  посвящал  чтению.  По  преимуществу  —  Священного  Писания  и  духовной  литературы.  Боговдохновенные  строки  согревали  его  сердце  и  воскрыляли боголюбивую душу,  понуждая  воздыхать о  небесных  обителях,  куда  стремится  каждый  истинный христианин  (2  Кор.  5,  2).  В  такие  минуты  он  все  чаще задумывался  о  бренности  и  суетности  всего  мирского.  

Подобные   размышления   обыкновенно  заканчивались  усердной  уединенной  молитвой.  Когда  средь  строгого  порядка военной службы случалась такая возможность, Николай  Михайлович  всегда  ходил  в  храм  Божий  на  общественное  молитвословие,  где  с  трепетом  и  вниманием  неукоснительно  выслушивал  богослужение  и,  по  окончании оного,  последним  выходил  из  храма. 

Успехи  Остапова  на  воинском  поприще  немало радовали  его  родителей,  о  чем они  и  сообщали  сыну в  письмах,  проча  ему дальнейшую  блестящую  карьеру.  Но  не таковы были намерения  Николая Михайловича.  Принятое  им  «благодатное  внутреннее  направление  к  незыблемой  цели  более  и  более  воспламеняло  в боголюбивом сердце  желание  оставить  все  житейское».  А  потому, когда окончательно улажены были дипломатами последствия  войн  с  Наполеоном  и  стало  ясно,  что  для  Европы  в  целом  и  России  в частности наступает  эпоха  мирной жизни,  Остапов подал прошение об отставке для поступления в какой-либо монастырь.

С большою неохотой было принято  это  прошение:  командир  полка  долго  не  соглашался  отпустить  деятельного  и  честного  сослуживца. «Кому  же  служить,  как  не  Вам»,  —  убеждал  он  Николая Михайловича.  Но все уговоры были тщетны.  И в 1823 году  штабс-капитан  Н.  М.  Остапов,  согласно  собственноручному  прошению,  был  уволен  с  военной  службы. 

Получив  отставку,  Николай Михайлович  отправился прямо  в  родительский  дом,  где  был  принят  с  восторгом.  Быть  может,  и  не  одобряя  в  душе  отказа  сына  от  столь  благополучно  складывавшейся   воинской   карьеры,  родители Николая были счастливы видеть сына семейным  кровом,   льстя  себя  надеждой   иметь в  нем верную  опору  своей  старости. 

Видя это и не желая усугублять возникшее недоразумение,  невдолге  после  первого  радостного обмена мыслями  и  впечатлениями,  Николай  Михайлович  при  первой  же  возможности  наедине  открыл  родителям  «благое намерение свое и тот план,  какой предположил себе для устроения своей духовной жизни,  убедительно прося  их не препятствовать его благому предназначению».

Велико было огорчение  родительское.  Отец и мать  «отвечали,   что  желают  видеть   в   нем  человека   семейного,  желают  и  надеются,  что  распорядительностью  своею  в  хозяйстве  он  поддержит  и  упокоит  их  старость». 

Но Николай,  уже твердо избравший единое на потребу,  при всем  искреннем  уважении  к  родителям,  остался  верен  своему намерению.  Почтенных же родителей он  всячески  старался  утешить,  указывая  на то,  что  возрастают  в  семье  еще  два  брата.   Согласился  он  и  на  уговоры  не  враз  оставить  родительский  кров. 

Оставшись  при  непоколебленном  намерении посвятить  себя  спасительному  уединению,  Николай  Михайлович  получил,  наконец,  дозволение  родителей  устроить  для  себя  в  домашнем  саду  небольшую  келейку,  где  и началось его давно желаемое самосовершенствование  в нравственном  отношении, из  любви  к  которому  он  пожертвовал  всеми  выгодами  света,  дабы  Христа  приобрести  (Фил.  3,  8). 

Отделясь  так  от семьи,  будущий  подвижник  Задонский весь предался в непосредственное водительство Того,  Кто сказал:  «Кто  любит отца или мать более, нежели  Меня,  не  достоин  Меня,  и  кто  любит  сына  или  дочь  более,  нежели Меня,  не достоин Меня;  и  кто  не берет  креста своего и следует за Мною, тот  не достоин Меня» (Мат.  10,  37-38). 

Пребывая  в  уединении ,  Николай  Михайлович  на  протяжении семи лет приуготавливал  себя  к  монашеской  жизни  чтением  Св.  Писания,   постом  и  непрестанной молитвой.  А чтобы не впасть в самообольщение,  искал  совета  у  духовно  более  совершенных,  не  раз отправляясь  из своей кельи,  что стояла средь родительского сада,  в паломничество по святым местам. 

Каждый год ходил он пеший в Киев на поклонение святыне,  заходил и  в прочие монастыри  и  пустыни.  Здесь,  встречая  мудрых  благочестивых  старцев,  беседовал  с  ними ради  пользы,  раскрывая  свою  душу  и  открывая  самые  потаенные помыслы.  И вдохновленный душеполезными  назиданиями,   с  запасом  благодатных  ощущений,   возвращался  Остапов  в  скромную  свою хижину,  где  снова  в  благоговейном  восхищении духа  «уединенно  работал  Богу». 

В этот период семилетнего предочищения немало пришлось  рабу  Божию  испытать  скорбей  и  всякого  рода  озлоблений  как от близких своих,  так  и  не  смирившихся  с  выбором  любимого  чада,  так  и  от  некоторых  чужих, «подвигнутых  к  ненависти  исконным  человекоубийцею»,  ибо такова доля избранников Божиих.  « Если  бы вы были от  мира,  то  мир любил бы свое;  а как вы не от   мира,  но  Я  избрал  вас  от   мира,  потому  ненавидит  вас мир»  (Иоан.  15,  19),  — говорит Господь возлюбленным Своим.

И однажды,  чтобы и далее не быть побудительной  причиной  возгоревшихся  раздоров  и  семейных  нестроений,   Николай  Михайлович  решился,   наконец,  совсем  оставить  малую  родину,  руководимый  словами  Господа:  аще  гонят  вы  во  граде,  бегайте  в  другий. 

С этою  целью во  второй половине  1830 года  в  первый  раз  он  отправился  на  богомолье  в  Задонск,  чтобы  поклониться угоднику Божию — святителю Тихону,  и испросить  при  гробе его благословения на  иночество.  Чудотворец Задонский  в те годы  еще  не был  прославлен официально,  но  сиял  уже  многими  благодатными  проявлениями,  так что слава  о  его добродетельной  и  богоугодной жизни и молитвенной помощи всюду распространялась   и   привлекала  многих   ревнителей   благочестия  в скромную  Богородицкую  обитель.

Нужно заметить,  что в тот год в окрестностях Задонска распространилась холерная эпидемия.  Безрадостные  вести  об  этом,  разносимые  всюду  богомольцами,  достигли  слуха  и  вознамерившегося  отправиться  в  паломничество Остапова,  но вера в милость Божию оказалась выше  страха  перед  смертельной  болезнью.  А  потому,  оставаясь  в твердом уповании  на  помощь Божию  и  святителя  Тихона,  Николай  Михайлович  не  изменил  своему  намерению. 

Когда  отставной  штабс-капитан  вошел  в  монастырь,  на   колокольне  монастырской   било  уже  десять  часов  утра. 

Не  обращая  внимания  на  усталость,  в  надежде  застать еще Божественную литургию,  прямо с пути,  отправился  он  в  храм,   где  при  звуках  тихого  и  стройного,  благоговейного   иноческого   пения,   устремив  все   свои  мысли  к  Богу,  погрузился  в  молитву,  которая,  соединясь  с  усердной  молитвой  священнослужителей  алтаря  Господня,  вознеслась  к  Престолу  Всевышнего. 

По  окончании богослужения,  приложившись  к чудотворному  Владимирскому  образу  Богоматери,   вышел  Остапов  из  дома  Божия,  ощущая  в  себе  неизъяснимо  сладостный  духовный  восторг,  а  с  ним  вместе  и  крепкое  желание  никогда  не  покидать  эту  обитель,  чрезвычайно понравившуюся ему своим живописным местоположением.   Но  при  этом  отставной  офицер  терялся  в  догадках,  как  осуществить  возникшее  за  богослужением  желание  остаться  в  Задонском  монастыре. 

В таком  размышлении вошел  он  в  «пещеру»,  как называли  склеп  под  алтарем  Владимирского  собора,  где  почивали тогда  под спудом мощи святителя Христова  и  чудотворца  Тихона.  Там,  на  месте  упокоения  святителя,  попросил  Николай  Михайлович  находившегося  при  гробе  иеромонаха  отслужить  панихиду  об  упокоении души праведника Божия Тихона.  Сам же во время панихиды  с  усердием  молился  угоднику,  прося  себе  святых  его  молитв  и  архипастырского  благословения.  

Закончив молитву поклонением гробу святителя  и  облобызав его изображение,  находившееся на верхней крышке надгробия,  в  том  же  благодатном  настроении духа  вышел Николай Михайлович из пещеры.  У дверей встретил его  старичок,  одетый  по-крестьянски,  и  не без странности: на  нем  был  белого  сукна  жупан,  опоясанный  низко  кушаком,  а  на  ногах  —  так называемые  «коты»,  или,  по-малороссийски,   чеботы;   из-за   пазухи   виднелись  древесные  стружки,   тряпье  и  прочая  подобная  рухлядь. 

Его проницательное сухощавое лицо,  с первого взгляда возбуждавшее благоговение,  было обращено к путнику.

— Давно,  давно пора тебе прийти сюда,  — к удивлению   паломника,   впервые   прибывшего   в  Задонск,   со  строгостью  сказал  незнакомый  старик,  —  я  все  ждал  тебя!.. 

На  вопрос,  кто он и откуда знает его,  Остапов услышал  следующее: 

—  Кто  я  —  тебе  нет  дела;  но  я  знал  тебя,  когда  ты  жил еще  в большом каменном доме,  что на севере-то —  помнишь?  Ты тогда дал  слово придти сюда;  с тех  пор  я  все  ждал  тебя. 

Высказав это, старичок торопливо побрел далее. Позднее Остапову объяснили,  что это был блаженный Антоний Алексеевич,  проживавший тогда в Задонском монастыре. 

До  глубины  души  тронуло  штабс-капитана  это  напоминание замечательного старца,  через  которого он  как  бы  яснее  увидел  Божие  о  себе  попечительство,  указывающее путь к совершенному самоотвержению. Тут Николай  Михайлович  и  вспомнил  о  своем,  действительно, некогда  данном  обещании.  Это  было,  когда  он  жил  в  Санкт-Петербурге,  учась  в  кадетском  корпусе. 

Тогда,  углубившись  в  размышление  над  тем,  что  « мир  проходит,  и похоть его,  а исполняющий волю Божию пребывает вовек»  (1 Ин.  2,  17),  дал себе слово быть монахом; исполнить  же  это  намерение  никак  не  мог  по  сложившимся  обстоятельствам,  от  него  не  зависевшим. 

И  вот,   придя  в  Задонск,   видя  явное  промышление  Божие  о себе  и  милость  святителя Тихона,  чудесно  обнаружившуюся через проречение старца Антония Алексеевича,  на  другой  же  день  после  встречи  с  Антонушкой,  по окончании  ранней обедни,  решился Остапов идти  к  отцу  настоятелю  монастыря,  дабы  усердно  просить  его о принятии в число братства.  И,  к счастью,  усердие  это  не  было  отринуто.  Так  остался  Николай  Михайлович  в Задонской  обители,  под благодатным  кровом  Царицы  Небесной  и  святителя  Христова  Тихона,  и  уже  с  той  поры  не  возвращался  вспять... 

По  поступлении  в  монастырь  в  число  послушников,  Остапов  всецело  подчинил  себя  и  свою  волю  строгим  правилам  монашеского  устава.  Благословили  Остапова продавать  в  церкви  свечи.  Был  он  смирен  и  тих,  в  послушании  усерден. 

И  все  же  искушений,  обычных  для  новоначальных,  не избежал.  Через несколько месяцев,  зимой  1831  года,  Николай  Михайлович  заколебался  и  усомнился  в  правильности принятого им решения искать спасения именно  в  этой  обители.  Настоятель  в  те  дни  отсутствовал. 

Но  на  счастье  Остапова  в  Богородицком  монастыре  вот  уже  10  лет  подвизался  в  затворе  богомудрый  старец  Георгий  Алексеевич  Машурин,  снискавший  к  тому  времени  немалый  духовный  авторитет.  К  нему-то  и  направился  Николай  Михайлович.  Затворник,  сам  переживший подобное с благодатной помощью, понял,  в какой  опасности  находится  Остапов.  «Враг-искуситель тайно  влагает  мысль  на  сердце  человеку,  чтобы  прежде  смутить  его  душу;  а  потом  мало  по  малу,  или  вдруг,  как  в  ком успеет,  выводя  из спасительнаго терпения,  гонит с  места на место,  и таким уклонением ищет лишить повинующегося  ему  всех  средств  ко  спасению,  чрез  терпение   приобретаемых».  Объяснив  это  усомнившемуся,  Георгий  принял  горячее  участие  в  судьбе  Остапова. 

«По кротости и смирению его [Н.  М.  Остапова],  я не  мог  не  соучаствовать  в  нем;  пригласил  его,  не  уклоняясь  от  церковного  послушания,  пожить  у  меня  под  одной  крышей»,  —  так  писал  Георгий  Алексеевич  архимандриту  Самуилу  II  (Стебловскому)  21  февраля  1831  года,   подробно   извещая   отца   настоятеля   об   обстоятельствах  происшедшего. 

Архимандрит Самуил 27 февраля отвечал Георгию из  Воронежа:  «На письмо ваше от 21 февраля,  мною полученное 26 числа, я возражения сделать никакого не могу. Действия всеобщего  врага  тому  только  не  ощутительны,  кто  забыл  себя  и,  согласно  его  направлению,  располагает собою;  а мало-мальски действующий согласно  внушениям  здравого  рассудка,  совести  и  святой  истины,  терпит  уже  нападение  с  разных  сторон  и  утонченными  хитростями  вражескими  обеспокоивается;  и  если  не противопоставит им терпения и надежды на всесильную помощь Христа Спасителя,  то значит уступает врагу  своему  место  сражения  и  позволяет  себе  преследовать,  а  наконец  взять  в  плен,  и  следовательно  располагать  собою,   как  врагу  угодно.  

На  таковый-то  случай можно  отнести  слова  св.  апостола  Петра:  трезвитеся,  бодрствуйте,  зане  супостат  ваш  диавол  ходит,  яко  лев  рыкаяй;  иский  кого  поглотити.   Сие  и  подобные  сему  предостережения,   завещанные   Искупителем   нашим,  должно почасту приводить на память,  особенно при искушениях,   какого  бы  рода  они  ни  были.  Убо  и  брату  нашему Николаю Михайловичу надобно одуматься и не сомневаться  в том,  что враг на  него  нападает сокровен но  и  колеблет  уже  дух  его;  а  потому  пусть  с  презрением  примет  его  первое  нападение,  стоя  и  бодрствуя  в расположении том,  какое  принял,  чтоб  жить  в  монастыре  Задонском.  И если  не сделает вам стеснения,  то  и  я согласен,  чтобы под одним кровом обитал с вами. Для  соблюдения  же должного  порядка  надобно  ходить  ему  в  трапезу  обедать». 

Так Николай  Михайлович,  не оставляя прежнего послушания,  сделался  келейником  Георгия  Алексеевича. 

С  полнейшим  усердием  приступил  Николай  Михайлович  к  исполнению  новых  обязанностей.  И  не  оставлял воспринятого усердия далее,  что и было с радостью  замечаемо  как  отцом  настоятелем,  так  и  старцем,  принявшим  на себя окормление будущего подвижника. Так что вскоре пострижен был Николай Остапов в рясофор  с  именем  Никодим. 

Затворник  Георгий любил  своего  покорного  ученика  истинною любовью,  «заботясь о нем во спасение».  Эта  духовная любовь  к ученику  и  отеческая заботливость  о  нем  особенно  проявилась  со  стороны  старца  в  конце  июня  1833  года,  когда  в  уезде  и  самом  Задонске  вновь свирепствовала  холера. 

О.  Никодим,  во  время богослужения,  стоя  на  послушании у  свечного  ящика,  вдруг  почувствовал  сильные  припадки холеры.  Жестокая  резь в желудке и судороги  вынудили  его   немедленно  запереть  ящик  и  бежать  в  келью,  чтобы, по  крайней  мере,  испустить  последнее  дыхание  у  ног  своего  доброго  старца,  под  ободрение  благотворных  его  молитв  и  утешительное  назидание. 

Но  едва  успел  рясофорный   инок  войти   в  коридор  кельи затворника,  как Георгий Алексеевич встретил его, держа  в  руках  кропило  и  небольшую  каменную  чашу,  наполненную богоявленской водой.  «Батюшка,  простите же меня!  — возопил страждущий при виде старца,  —  я умираю от холеры...  благословите исповедаться и приобщиться  святых  Христовых  Таин!»  На  вопль  падшего к  ногам  ученика  затворник,  трижды  окропив  голову  и  лицо о.  Никодима святой  водой,  сказал:  «Не отчаивайся!  Бог  еще  благословляет  тебе  проходить  святое  послушание.  Что  ты  так  смутился  и  прежде  времени  предался  малодушию?  Бог к нам  грешным  всегда многомилостив.   Это  пройдет,  и  ты  останешься  жив  и  здоров;  следовательно,  будешь  иметь  время  к  достойному  принятию  святых  Таин;   а  теперь  успокойся  и  ступай  на  послушание». 

И  тут  же  о.  Никодим  почувствовал  себя  совершенно  здоровым.  Возвратившись  в  храм  Божий,  со  слезами  благодарности  излил  он  молитву  пред  чудотворной  Владимирской  иконой  Божией  Матери,  славя  Господа  и  святых  Его  за  избавление  от  ужасного  недуга.   Так,   испытав  благотворное  попечение  о  себе  затворника  Георгия,  благодарный  инок до  конца  своей  жизни  питал  к  нему  глубокое  уважение  и  искреннюю  преданность. 

Повествуя  о  взаимоотношениях  затворника  Георгия  и келейника его — инока  Никодима,  о.  Геронтий,  справедливо замечает:  «Как полезны и необходимы попечения  и  молитвы  старцев для  разумно  подчинившихся  их  опытному  водительству,  так,  напротив,  и  невнимательность  к  их мудрым  советам  обыкновенно  наказывается  различного  рода  приражениями  худых  помыслов,  кои  нередко  влекут  за  собою  совершенное  падение  невнимательного  в  деле  спасения».  Подобного  рода  приражение  случилось  и  с  о.  Никодимом. 

Однажды  он,   воспользовавшись  свободным   временем,   вышел   из   кельи   подышать  свежим   воздухом   и,  прохаживаясь  внутри  двора  монастырского,  от  рассеянности  забыл  назидание  своего  старца,   который  со  строгостью  советовал   никогда   и  нигде   не  оставлять  умного  делания,  то  есть  —  молитвы  Иисусовой: «Господи  Иисусе  Христе  Сыне  Божий,  помилуй  мя  грешного!»  И  в  этот  момент  самозабвения,  как  бы  по  наущению исконного ненавистника добра,  подошел к о.  Никодиму  один  из  послушников,  шепнул  что-то  непонятное  на  ухо  и  удалился  прочь. 

Недобрый  шепот  мгновенно  возмутил  мирное  состояние  души  инока,  все  пришло  в  беспорядок:  в  душе,  словно  ад,  в  голове  зароились  непорядочные мысли и от сильного болезненного шума он сделался  весь  не  свой.  В  таком  тревожном  состоянии  духа  о.  Никодим  прибежал  в  келью  своего  старца,  ринулся  к  ногам  затворника  Георгия  и,  прося  его  святых  молитв,   раскрыл  ему  смутное  состояние  своей  души.  

Георгий Алексеевич,  сотворив над ним крестное знамение  и  окропив  его  святой  водой,  сказал:   «Если  бы  Вы  не оставляли молитвы Иисусовой,  тогда бы с Вами сего  не   случилось;   видите,   как  опасно   иноку  ходить   без  молитвы».   Этот  случай  стал  уроком,   запомнившимся  на  всю жизнь. 

В  1834  году,  14  апреля,  рясофорный  послушник  Никодим  был  пострижен  в  великий  ангельский  образ  (в мантию),  но оставлен  при том же имени.  В том же  1834  году,  по воле настоятеля монастыря,  архимандрита Илария  и  братии,  смиренный  инок  Никодим  был  избран  и  утвержден  в должности  казначея обители.  Как отмечает  о.  Геронтий:   «Приняв  эту  должность  только  из  послушания  к  настоятелю  и  к  о.   Георгию,   о.   Никодим  исполнял уже свою обязанность весьма честно  и благородно,  о чем свидетельствуют доселе помнящие его иноки,  живущие  в  Задонской  обители». 

Как подчеркивает еще один биограф о.  Никодима (Нафанаила в схиме) — П.  В. Никольский:  «Должность казначея  была  весьма  ответственной.  отчасти  по  причине частых  отъездов  настоятелей  в  Воронеж  на  чреду  и  др. места  по  делам  монастыря,   отчасти  по  сложившемуся обычаю,  на монастырских казначеев была возложена не только  экономическая  и денежная часть  в жизни  обители,  но  и духовное  управление».  Казначей  следил за монастырским столом и особенно за приготовлением пищи  и  потому часто должен  был посещать  кухню  и  пекарню  и почти всегда обедать в трапезной.  Он должен был следить  за  выполнением  монастырских  послушаний  многочисленными  монахами  и  послушниками,  а  также  смотрел за  порядками  в  церкви,  особенно  во  время  богослужения. 

В должности монастырского казначея о.  Никодим скоро проявил присущие ему честность,  исполнительность,  огромное чувство ответственности за порученное.  А потому уже  в  1835  году,  в день  памяти  святителя  Тихона, 13 августа,  о.  Никодим рукоположен был высокопреосвященным  архиепископом  Воронежским  и  Задонским  Антонием II (Смирницким)  во иеродиаконы,  а на следующий  день  —  во  иеромонахи. 

Будучи  добросовестным  исполнителем  возложенных  на  него  обязанностей,  о.  Никодим  каждое  утро  приходил на кухню братскую,  вникал в количество и качество  выдаваемой провизии и со строгостью внушал поварам,  чтобы  они   с  усердием   исполняли   свое   важное  дело,  соблюдали чистоту  и  аккуратность.  А чтобы  проверить  исполнительность  их,  он  часто  обедал  в  трапезе  с  братией,  отказываясь  от  приглашения  к  настоятельскому столу.  «Подобная  предусмотрительность  естественно  предохраняла братию от ропота»,  — отмечает о.  Геронтий. 

В  праздники,  когда  настоятель  приходил  в трапезную  и  принимал  участие  в  общем  столе  с  братиею,  о.  Никодим  не  садился,  а  стоя  распоряжался,  чтобы  все  было  в  порядке  —  чинно  и  тихо. 

Усердие к молитве о.  Никодима так было сильно,  что  он  не  мог  оставаться  без  службы.   И  в  простые  дни,  несмотря  на  свою  многосложную  деятельность,  почти  всегда служивал раннюю литургию,  предваряя день молитвою;  а в праздники участвовал в служении соборном  с  настоятелем.   Если  и  не  служил,  о.  Никодим  всегда  приходил  в  церковь  Божию  до  благовеста  —  прежде  всех.  Во  время  богослужений  стоял всегда  в  алтаре;  по  окончании же  службы  последним  выходил  из  храма. 

Когда  кто  из  братий  не  являлся  в  церковь  на  всеобщее  молитвословие,  о.  Никодим  непременно  посылал  к  тому  узнать  о  причине.  Если  оказывалось,  что  брат  не  явился  к  богослужению  по  лености,  он  обличал  того,  но  обличал  благоразумно,  наедине.  Если  же  выяснялось,  что брат отсутствовал по болезни, то о.  Никодим,  не  медля,  сам  навещал  недужного,  и,  в  случае  необходимости,  заботился  о  приглашании  врача,  посылал  за  медикаментами,  позволяя приобретать их за счет монастыря. 

При  тяжелой болезни  назначал для  прислуги  более   свободных  послушников,   которые  должны   были  неотлучно находиться при больном.  Назначая такое послушание,  о.  Никодим  обязательно  собеседовал  с  тем,  кому  доверялся  уход  за  больным,   поучая  подражать  сердоболию евангельского самарянина,  единственно из  сострадания  принявшего участие  в  израненном  разбойниками  (Лук.  10,  30  —37).  Но  и сам с отеческою заботливостью  не  переставал  навещать  больного,  еще  более  нуждавшегося  в  его  назидательной,  радушной,  утешительной  беседе. 

Искренно  и  постоянно  пребывая почтительным  к настоятелю,  о.  Никодим  сердечно  уважал  и  братию,  любил ее,  как ангелов Божиих, любовью,  которая,  по словам  апостола,  не  превозносится,  не  гордится  (1.  Кор. 13,  4).  Старец  всегда  со  всеми  говорил  спокойно  и  уважительно,  искренно,  зная,  что  благое слово выше благого  даяния  (Сир.  18,  17). 

Каждого  называл  по  имени  и отчеству.  При  назначении  послушания  никому  не  приказывал,  а  благородно,  отечески  просил. Однажды  спросили  его: «Батюшка,  вы  имеете  право  приказывать, зачем  всегда  просите?» 

—  «Если  прикажу  кому  повелительно,  то  он  исполнит  повеленное как-нибудь,  а кого попрошу,  тот постарается исполнить поручение с усердием...  а  привет и ласковая  просьба  мне  не  тяжелы»,  —  отвечал  разумный  управитель,  приветливостью  всегда  награждавший  и  поддерживавший  труды  братского  послушания. 

Каждый из братии находил в нем сердобольного отца;  доброго наставника,  разумного искреннего друга;  и каждый в смутных обстоятельствах жизни приходил к нему  с  открытой  душой,  с  полным доверием  и,  получая  мудрые  советы,  врачевался  ими.  Но  когда  некоторые  не  понимали  проявленной  любви,  о.  Никодим  хоть  и  без  охоты,  но  с  необходимой  твердостью,  без  всякого  потворства,  прибегал  к  наказаниям. 

А  потому  братия  не  только  любила  и  уважала  его,  но  и  побаивалась.  Кто  вел  себя  несообразно  монашескому званию,  таковой,  по правилам монастырским,  наказывался  поклонами  или  лишением  трапезы.  О  тех,  кто не исправлялся и после долгих убеждений и ожидания  лучшего,  о.  Никодим  с  сожалением  доносил  настоятелю. 

 «Бдительность  его  была  постоянная  и  как  бы  прозорливая,  —  сообщает  о.  Геронтий.  —  Бывало,  ночью  часов в одиннадцать,  наденет рясу,  камилавку,  возьмет  четки  и пойдет из келлии.  Спросят:  “ Батюшка,  куда  Вы  изволите  идти?”  —  “ Не  знаю,  куда-то  ноги  несут”,  —   ответит  и  придет  туда,   где  присутствие  его  оказывалось  благодетельно». 

Игумен  Зосима  (Парузин),  бывший  некогда  келейником о.  Никодима,  рассказывал о.  Геронтию,  как однажды,  во  время  пребывания  настоятеля  в  Воронеже,  прозорливый  старец  в  12  часов  ночи  неожиданно  пошел  в  настоятельские  кельи.   На  стук  его  проснувшийся  келейник  отворил  дверь.  В  прихожей  стоял  явный  запах  гари. 

    —  Отчего  такой  запах?  —  спросил  о.  казначей. 

    —  Не  знаю,  —  отвечал  келейный  служитель. 

   —  Спальню топил? 

   —  Топил. 

   —  Отопри. 

Входят  в  спальню.  А она  полна  дыму...  Около  печки  висело белье для просушки и от накалившейся печи уже  затлело...  Еще  пять  минут,  и  тлевшее  белье  вспыхнуло  бы.  И тогда  трудно было бы  потушить деревянный дом  с  деревянною  же  галереей,  которая  соединяла  настоятельские   покои  с  теплым   храмом   во   имя  Рождества  Пресвятой   Богородицы.   Вот  так   прозорливостью   о. Никодима  спасен  был  монастырь  от  пожара. 

В хлопотах о благополучии и  преуспевании  обители  о.  Никодим  провел  4  с  лишним  года.  И  все  это  время  не   оставлял  тайного  желания   быть   подражателем   в  доброделании  высоким  мужам  и  по  преимуществу  оставившему  уже  его  возлюбленному  старцу  —  Задонскому Затворнику Георгию,  опочившему от трудов земных  в  1836  году. 

А  потому  в  1838  году  о.  Никодим  решился  из  любви  к  безмолвию   просить  благословения   настоятеля  уволиться  от  должности  и  совершенно  уединиться;   «ибо  вне  безмолвия»,  по  слову  Исаака  Сирина,  «не  бывает  совершенно покаяния ».  Но только по усиленной просьбе  и  по  уважительной,  связанной  с  нездоровьем  причине   («по  болезни  грудью  не  могу  проходить  послушания» говорится  в прошении),  о.  Никодим был освобожден от  обязанностей  казначея.  Настоятель  и  братия  сильно  о  том  скорбели. 

О.  Никодиму  даже  предлагали,  чтоб  он  хотя  бы  только  наблюдал  за  делами,  формально  считаясь на  должности,  а  реально управляли бы за  него другие,  руководствуясь его советами.  «Но чистая  и  возвышенная душа его,  стремившаяся к духовному совершенству,  не  могла  уже  согласиться  на  таковое,  отвлекающее  от постоянного богомыслия,  предложение»,  —  сообщает о.  Геронтий. 

Тем более,  что старец уже твердо вознамерился принять  схимонашество. 

И  28  декабря  1838  года,  с  благословения  высокопреосвященного  Антония  (Смирницкого),  о.  Никодим,  по  желанию своему,  принял схиму.  Священный обряд этот был совершен самим настоятелем монастыря,  архимандритом  Досифеем  в  келье  старца,  по  случаю  застигнувшей  его  болезни.  В  схиме  о.  Никодим  наименован  был  Нафанаилом. 

В  первые  пять  лет  по  принятии схимы,  когда  позволяло  здоровье,  о.  Нафанаил  служил  ранние  литургии в Вознесенской  церкви,  так как она находилась  в отдельности от прочих зданий.  Иногда раньше обыкновенного  начинал  он  обедню,  и  всегда  служил  с  иеродиаконом  Арсением,  которого  любил  за  скромность  характера  и  просторечие. 

Так  как  обедня  была  беззвонная,  то  посторонних  мало  кого  пускали,   и   церковь  запиралась   изнутри,  потому что старец желал,  чтоб ничем не нарушалось  его  молитвенное  настроение  и   «смущался  духом  от  невнимательности  или  неосторожности  постороннего».  В  церковь  и  из  церкви  ходил,  всегда  закрывши  лице  схимою,  сопровождаемый  келейным. 

К  концу  жизни  здоровье  о.  Нафанаила  значительно  стало  слабеть.   В   последние   пять  лет  он   не  мог  уже служить  литургии,  а  часто  просил  духовника  своего  —  иеромонаха  Иринея,  чтобы  тот  приносил  ему  Святые  Дары  в  келью,  приобщался  их,  елеосвящался  маслом  и «затем  никогда  не  выходил  из  келлии». 

С этой поры он стал недоступен и братии,  ибо приказывал  окружающим  себя  не  нарушать  его  умного  делания,  если  на  то  не  имелось  благословения.  Он  не  принял  далее  знаменитую   благочестием   паломницу,   приехавшую  в  Задонск  на  богомолье,  княгиню А.  А.  Орлову-Чесменскую,  сказав:  «По болезни не могу принять».  

А  было  это   в   Успенский   пост,   когда   о.   Нафанаил  готовился  к  принятию  св.  Христовых  Таин. 

Между тем многие  из занимавших тогда  высокое  положение   в  обществе,   посещая   Задонскую  обитель,   и  имев  случай  покороче  узнать  уважаемого  старца,  на  всю жизнь сохраняли к нему искреннее уважение и поддерживали  с  ним  постоянную  духовную  переписку. 

Архиепископ  Воронежский  Антоний  II,  посещая  Задонский  монастырь  во  дни  памяти  св.  Тихона,  по  особому  расположению  и  уважению  к о.  Нафанаилу  посещал  его  келью,  имел  с  ним долгие  беседы  и  при  всяком  случае  отзывался  о  нем  «с  отличной  стороны».  Посещал затворническую келью также и сменивший владыку  Антония  на  кафедре  Воронежской  архиепископ  Игнатий  (Семенов). 

В  уединении своем  о.  Нафанаил любил  упражняться  в  чтении  Священного  Писания.  Библия  была  настольной  его  книгой.  Также  любил  читать  творения  святых  отцов.  Примеры  из  святоотеческих  творений  он  всегда  приводил  в  беседах,  подтверждая  ту  или  иную  высказанную  мысль. 

Сну  он  посвящал  не  более  3  часов  в  сутки,  и  когда  нужно  бывало  ему  заснуть,  то  всегда  засыпал,  сидя  на  стуле.   «В  продолжение  14  лет,  —  рассказывает  лично его  знавший,  —  никогда  не  видел  я  старца  спящим  на  койке».  Пищи  употреблял  очень мало  и  самую легкую,  стараясь  и  в  этом  подражать  мудрому  совету  подвижников,  научающих  «беречь чрево,  как зеницу ока».  Питие  его  любимое  было  чай. 

Кроме  необходимо  нужного,  о.  Нафанаил  ничего  не  имел  у  себя,  памятуя,  что  спасительная  нестяжательность возводит инока на степень совершенства.  При всем  том  был  щедрый  благотворитель  и  искренний  друг бедности;  многие,  пользовавшиеся  благодеяниями  старца,  долгие  годы  по  кончине  его  с  благодарностью  благословляли  память  подвижника. 

Тела  своего  старец  никогда  не  обмывал  все  десять  лет строгого схимонашества.  Келью занимал ту,  в которой  спасался  Гергий,  затворник  Задонский,  наставивший  его  в  начале  пути  иноческого.  Но  занимал  только  одну  комнату  в  мезонине,  которая  была  в  длину  и  ширину  четыре  аршина,   а  вышиною  в  три  аршина, «об  одном небольшом окне на запад».  Здесь,  в этом тесном  узилище,  избранном  им  для  тела,  раб  Божий  наедине  возносил  пламенную  молитву  к  Всевышнему  о  себе  и  о  всем  мире. 

Всегда  строгий   к  самому  себе,   подвижник  не  чувствовал  неудобства  от  спертого  тяжелого  воздуха,  который  делался  таким  от  того,  что  старец  и  на  лето  не  приказывал  выставлять  зимней  рамы  и  от  тесноты  самой  комнаты. 

Однажды один из прислуживающих ему спросил:  «Как  Вы выносите такой тяжелый воздух,  батюшка? Я приду  на  время  к  вам  и  то  трудно  долго  пробыть».  «Живя  в  мире,  — отвечал человек Божий,  — я пользовался приятным  воздухом  и  всеми  удобствами  жизни;  а  теперь  все  прошедшее  надо  заменить  настоящим  и  потерпеть  в противоположность за прошедшее наслаждение.  Помни:   телолюбие,   по  слову   Исаака   Сирина,   есть   знак  неверия». 

Очень  часто,   когда  посещали  его  или  телесные  болезни,  или  душевные  скорби,  повторял  схимник  любимый  свой  стих  псаломский:  Бог нам  прибежище  и  сила,  помощник в скорбех, обретших ны зело (Пс.  45,  2).  Иногда  старец декламировал нараспев составленное  Георгием  Алексеевичем  следующее  четырехстишие:

                  Бог  —  жизнь  наша  и  спасенье! 

                 Любовь,  радость,  наслажденье, 

                 Свет,  рай,  блаженство  у  Него  

                 Готовы  любящим  Его. 

Всенощные  молитвенные  бдения  старца  остались  сокрыты  от  всех  и  ведомы  единому  Богу. 

О  врагах  и  порицателях  своих  подвижник  говаривал  так:   «Враги  наши  суть  вместе  и  благодетели  наши.  Порицая  наши  поступки,  они  научают  нас  осмотреться  и  проверить  себя,  точно ли мы исполняем свои обязанности  так,  как  непротивно  закону  христианскому».   Сам, потерпев  в  жизни  много  неприятностей,  он  и  находившихся  в  скорби  утешал  и  просил  именем  Бога  переносить все великодушно,  напоминая при этом слова Спасителя:   претерпевший  же  до  конца  спасется  (Мат.   10,  22).  

«Господу  угодно,  чтобы  Вы  в  этом  мире  терпели  скорби.  Имея  в  виду  лучшее,  именем  Бога  умоляю  Вас,  терпите все с благодарением и крепко  надейтесь на благодать Божию.  Сказавший:  Аз есмь с вами до скончания  века,  —  весть,  как  избавлять  благочестивых  от  напастей»,  —  писал  о.  Нафанаил  в  одном  из  писем. 

Проходя   разумную   подвижническую  сокровенную  жизнь  и  зная,  что  «безмолвию  начало  очищение  души  есть»,  о.  Нафанаил  и другим  монашествующим советовал  то  же;  при  этом  приводил  в  пример  преподобного  Дулу  (память  коего  совершается  15  июля),  строгого  в  уединении подвижника и страдальца по навету в краже. 

В 1849 году о.  Нафанаил опасно заболел.  Резко поднялась  температура  тела,  начался  сильный  жар.  Приглашенный  врач,  осмотрев  больного,  сказал:  «Помочь  уже  невозможно,  старец  скоро  умрет».  Решительный  ответ  доктора  не  был  секретом  и  для  умирающего,  который,  пребывая в чувстве христианского сознания,  еще за день  до кончины своей был соборован,  исповедан и приобщен  Святых  Христовых  Таин,   а   после благодатного  этого  напутствования,  преподав  последнее  благословение  находившимся  при  нем,  с  упованием  глубоко  верующего  христианина  стал  готовиться  к  исходу  в  вечность. 

30  июня,  в  11  часов  пополудни,  большой  монастырский  колокол  возвестил  всем  о  кончине  достоуважаемого  старца  о.  Нафанаила. 

На  другой  день  тело  почившего  положили  во  гроб,  который  у  него  был  приготовлен  за  10  лет  до  смерти. 

3  июля  по  обряду  монастырскому  схииеромонах  Нафанаил  погребен  был  настоятелем  Задонского  Богородицкого монастыря архимандритом Серафимом под алтарем  Вознесенской  церкви,  рядом  с  прочими  уже  покоившимися  здесь  подвижниками.

Л.А. Морев.
Из книги «Задонский патерик»