«Тысяча девятсот тридцатый год…»


Игумения Мелитина (Введенская), священник Гордий Аргунов,
иеродиакон Серафим (Меренков) и насельницы Богородице-Тихоновского
Тюнинского женского монастыря, фото из следственного дела

Стоит пред моими глазами картина:
Тридцатые годы, елецкий централ,
В камере матушка Мелитина -
Светоч, что все вокруг осиял.

Тучкова Т.У: "Рассказ Евдокии Ивановны Абросимовой,
переданный мне Александрой Петровной Брагиной"

Жена расстрелянного белогвардейца, врага народа, должна быть тише воды, ниже травы. А я плакала и кричала, кляла власть, на чем свет стоит. Вот меня по доносу соседки и посадили в тюрьму, в Елецкий централ.

В большой камере были двухэтажные нары и узкие проходы. Дух тяжелый стоял - от параши, немытых тел и грязного белья. Светило несколько керосиновых коптилок, из небольшого грязного окна в камеру попадал тусклый свет угасающего зимнего дня.

Свободных мест не было.

- Сядь у стенки. Видишь, вон, как другие сидят, - икнула надзирательница.

Я увидела несколько темных скорченных фигур в проходах у стен.

- Место на нарах освободится, займешь, если успеешь. Тут часто освобождаются места. Текучка. Кого в распыл, кого в лагеря, кто сам помирает.

Я села совсем недалеко от входа из страха, что меня будут задирать - об ужасах в тюрьмах я много наслушалась.

- Хочешь, положи голову на мою постель, - сказала старуха с ближайших нар, - Положи голову и поспи. Хочешь выжить, спи побольше. Когда совсем устанешь, я тебе дам полежать. Мне-то сидеть на холодном полу тоже тяжко. Все болит. Застудилась я.

Хриплый тихий голос ее показался мне жалостливым, сердечным и как будто знакомым.

 Она помолчала.

- Вдвоем на нарах надзиратели сидеть не велят. А, бывает, встанет кто, отойдет по нужде, его постель и захватят явочным порядком. Разные ведь тут люди-то!

- Воровки, убийцы?

- Есть и такие, только больше враги власти… Да ты-то чья будешь? Не Абросимова?

- Да, Абросимова… А Вы?

- А я Шустова. Напротив дома-то наши. Я тебя не сразу узнала. А меня после двух недель тюрьмы и вообще узнать мудрено.

Да, правда, то-то голос мне показался знакомым, а узнать Марию Александровну Шустову было не просто трудно, не возможно. Из видной сорокалетней дамы, всегда приветливой и аккуратной, она превратилась в жалкую худую дурно пахнущую старуху. Я опустила голову на ее постель и увидела прямо перед глазами вошь, жирную черную вошь. Ну, что ж, всюду живет человек, во всяких условиях: и в грязи, и со вшами, и в вонючей холодной камере. Всюду живет, пока не придет смерть. Пусть бы уж скорее.

Тут с соседних нар поднялась женщина, рядом встала еще одна. И еще одна спустилась с верхних нар. Они встали рядом: «Господи, благослови!» - негромко сказала одна. И другая стала читать вечернее правило. И в полу темном чреве камеры стали то тут, то там подниматься женщины, подниматься, вторить молитве, креститься.

Дверь открылась и заглянула надзирательница:

- У, вороны, мало вам зубов повыбивали. Что затянули, где он, Бог-то ваш?! Скажу вот Михалычу! Мало вас били, мало!

Дверь грохнула, пахнуло смрадом.

- Зря, вы, матушки, молились бы про себя, а то правда опять придет Михалыч, прибьет ведь! – сдавленно проговорила какая-то женщина из полутьмы камеры.

Но молитвеницы продолжали, и еще одна женщина встала и присоединилась к ним. И, право, на душе стало как-то легче, в носу защипало, слезы сами побежали из глаз, и я тоже встала, а через минуту встала на молитву и Мария Александровна Шустова.

И мне вдруг так захотелось жить, жить долго до старости, выйти отсюда и жить. Любоваться вечерним небом, каждой травинкой, каждым листочком, пить чистую холодную воду и есть белый мягкий хлеб и молиться. Не так, как прежде молилась: «Господи, дай мне!» или «Господи, за что караешь?!», а по–другому: «Господи, прости!» и «Господи, слава Тебе!»

Потом я долго лежала на краю жесткой шустовской постели, не вся лежала, а только голову приклонила, и было мне легко, даже почти радостно.

Хочу жить, пожить подольше, до самой старости, а потом встретиться на том свете с мужем, хочу жить и замолить свои и его грехи – он ведь тоже многих убил, война есть война, и я согрешала и ненавистью и злобою нечеловеческой, и блудом, и ложью. Прости, прости меня, Господи, прости и помилуй моего мужа, моего отца, моих братьев!

- Знаешь, Дуня, - тихо сказала Шустова, - Эти монашки из из-под Задонска. Ближе к двери лежит матушка Мелетина, настоятельница. И в соседней камере где-то еще две монашки. Их вместе не посадили, разделили по разным камерам. А матушке Мелетине позавчера зубы выбил надзиратель, есть тут злобный такой ростом маленький, визгливый, бьет, вроде удовольствие получает. А наша надзирательница смотрела, как он бил и ухмылялась, радость ей что ли от чужой боли! И все воровок подстрекала, чтоб монашек травили. А они – нет. И одна из воровок, видишь, стоя молится с монашками вместе. Еще одна заключенная тут вчера богохульствовала, кричала - мужа ее тоже расстреляли. Только твой белый был, а ее красный. Чего только она не кричала, прыгала перед монашками, как одержимая, плевалась, одежду задирала. А потом заплакала вдруг. И говорит «Помолись, мать, и обо мне. И монашка ее благословила.

Тут дверь открылась. Я вся сжалась: сейчас войдет этот самый Михалыч и…

- Абросимова! Кто здесь Абросимова, акушерка? На выход! В соседней камере баба родит. Орет, заходится. Давай.

Я встала.

- Господь, благословит, - сказала матушка, - и тебя, и новорожденного, и мать его на долгую-долгую жизнь. Только Бога не забывайте!

И я поцеловала ее теплую мягкую руку.

В ту ночь монахинь забрали. Говорят, кого-то из них отправили в ссылку, а матушку Мелетину расстреляли. Я все думаю: что ж советская власть так с монахинями и со священниками боролась? Или это она с Богом боролась?

А еще в ту ночь родился мальчик, здоровенький, крупный такой. Случайно ли сказала матушка, что именно мальчик родится, что жизнь его матери и моя жизнь будет долгой-долгой?

И всякий раз, когда я принимаю роды, я чувствую ее благословение, ее теплую мягкую руку. Всякий раз, когда я держу новорожденных, я явно чувствую, что Бог рядом с нами. Жизнь – великий дар Божий, и смерть - дар, и страдание тоже дар. Кому что надобно для спасения!

 

Татьяна Устиновна Тучкова,
кандидат педагогических наук

Выступление на открытие фотовыставки
«Новомученики и пострадавшие за Веру в Липецком крае»
в Задонском краеведческом музее 8 февраля 2023 года