«СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА» В ЛИТЕРАТУРЕ
Л.Г. Сатарова
«СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА» В ЛИТЕРАТУРЕ
Чтобы понять особенности подвига советской литературы в годы Великой Отечественной войны, необходимо хотя бы кратко воссоздать тот общественно-политический фон, на котором происходило ее развитие. По московским преданиям, на 22 июня 1941 года был намечен взрыв храма Рождества Богородицы в Путинках (рядом с драмтеатром им. Ленинского Комсомола). В этот же день властям должны были быть переданы ключи от храма св. Илии Обыденного для расправы над ним (символично, что эта церковь находилась рядом со взорванным храмом Христа Спасителя). Но 22 июня 1941 года с объявлением войны народ пошел в храмы, они были спасены от поругания, и таким образом были разрушены планы большевиков об очередной «безбожной» пятилетке, конец которой приходился на 1943 год, когда в стране должен был быть закрыт последний храм и уничтожен последний священник. Вместо этого, как известно, было восстановлено патриаршество.
По плану Гитлера, тот же 1943 год должен был стать годом основания «немецкой национальной церкви». А крестным отцом «германской религии будущего» должен был стать Альфред Розенберг, который долго жил в Петербурге, учился в Московском университете, посещал Религиозно-философское общество, был знаком с А. Блоком, Д. Мережковским, Л. Троцким. После Октября до эмиграции 1919 года он являлся членом Пролеткульта. Исходя из тезиса, что национал-социализм и христианство непримиримы, А. Розенберг писал о том, что христианский крест должен быть изгнан из всех церквей и заменен единственным символом – свастикой.
Война с фашизмом была полем борьбы идей, абсолютно несовместимых, полярных ценностей, что можно в лаконичной форме обозначить как противостояние Православия и неоязычества. Но советская поэзия 1930-х годов воспевала в лице своих официальных адептов именно отрицание Креста, всей православной аксиологии, что выразилось в эмблематичной поэме тех лет – «Смерти пионерки» Э. Багрицкого. Поэма написана ради изгнания крестоношения как смысла жизни: девочка Валя у Э. Багрицкого счастлива своим слиянием с революционной романтикой эпохи, где религия объявляется опиумом для народа. Однако начало войны и тяжелейшие испытания ее первых месяцев показали, что неоязыческие корни коммунистической идеологии основательно подгнили, поскольку наедине со смертью эти установки не способны были утвердить человека в добре. Эту дилемму в чеканной формуле выразил поэт Н. Гладков:
Господи, вступися за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.
Война явилась величайшим духовным испытанием для нашего народа и одновременно раскрепощением его духа, обретением внутренней свободы. Об этом писали и О. Берггольц, и А. Твардовский, и А. Ахматова, и Б. Пастернак и многие другие. Писатели в те годы буквально ковали победу своим пером, причем в те времена, когда победа была еще очень и очень далека. Достаточно привести следующие факты: более 1000 человек из писательской организации ушло на фронт, 500 из них были награждены орденами и медалями, 18 стали Героями Советского Союза. 275 мастеров слова не вернулись с поля боя. Эпоха Великой Отечественной войны показала уникальное, неповторимое слияние литературы с судьбой собственного народа.
Какова же конкретика литературного процесса тех лет, отразившая возвращение искусства слова к его традиционным истокам? Например, во многом необычным и даже невозможным для духа и стиля 1930-х годов является стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». В нем утверждаются прямо противоположные по сравнению с предшествующей эпохой ценности и положения. Следует отметить, что К. Симонов в нем сумел показать сам процесс отказа человека от ложных идеалов и идолов. Это самоукорение в стихотворении дорогого стоит, если учесть, что его автор начинал войну с плакатных призывов. Полемичность становится движущей доминантой лирического переживания, знаком обращения поэта к своему внутреннему миру.
Ты знаешь, Алеша, все-таки родина –
Не дом городской, где я празднично жил.
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Крест вернулся в русскую поэзию, а вместе с ним – и главная ее героиня – человеческая душа. С особенной силой это внимание к своей душе как собеседнице проявилось в лирике О. Берггольц:
…Печаль войны все тяжелей, все глубже.
Все тягостней в моем родном краю…
Бывает, спросишь собственную душу:
– Ну, как ты, что? –
И слышишь – Устаю…
Ты устаешь? Ты вся в рубцах и ранах?
Все так. Но вот сейчас, наедине,
Не людям – мне клянись, что не устанешь,
Пока твое Отечество в огне.
Ты русская – дыханьем, кровью, думой.
В тебе соединились не вчера
Мужицкое терпенье Аввакума
И царская неистовость Петра.
Фронтовые дороги и военные судьбы преобразили лицо советской литературы, она взлетела к вершинам классики, пропиталась идеями жертвенности и христианской любви. Таков «Василий Теркин» А. Твардовского, военные рассказы А. Платонова, прожигающая насквозь публицистика военных лет, роман А. Фадеева «Молодая гвардия» и др.
Остановимся подробнее на поэме Твардовского «Василий Теркин». Поэт был счастлив, когда писал свою «книгу про бойца». Ему удалось решить в своем творчестве, как минимум, две задачи, которые всегда были актуальны для русской культуры: создание героя, всеми корнями своего существа связанного с трудом на земле, и солдата-воина, жертвенно защищающего родную матушку Россию. Впрочем, при написании «Василия Теркина» не все было гладко. В 1943 году Твардовский пишет поразительное по своей откровенности письмо поэту-другу Исаковскому, где сообщает, что устал от давления начальства: «А я знаю, какое «то» требуется, да не выходит у меня «то». Однако дух мой бодр и готов к новым длительным испытаниям». Выступая в декабре 1941 года на совещании писателей и редакторов армейских газет, Твардовский так сформулировал свою творческую стратегию: «У меня сложилось убеждение, что нужен особый метод работы поэта на фронте, особый метод того искусства, которое ставит задачу мобилизовать массы… Стих сейчас должен быть лучше, чем в мирное время, он должен быть горячее, задушевнее… В момент горячего боя может быть создано произведение, которое будет жить долго» [цит. по: 4, с. 23-24, 188]. Его выступление перекликается с Посланием митр. Сергия, который, выражая позицию Русской Православной Церкви, писал: «В то время, когда Отечество призывает всех на подвиги, недостаточно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и воле Божией» [цит. по: 3, с. 138-139].
В поэме Твардовского «Василий Теркин» есть удивительная находка. Когда наши бойцы отступают, томимые тяжелыми предчувствиями, Теркин ободряет их следующим образом: «Я одну политбеседу / Повторял: – Не унывай». В этих строчках скрыто огромное содержание, которое, на мой взгляд, недостаточно выявлено критикой. Оно имеет не только конкретно-исторический, бытовой, эмоциональный смысл, но и глубинный, метафизический план. Теркин утверждает идущее из глубины веков непоколебимое убеждение в бытийном торжестве и победе добра над злом. Бой идет «святой и правый» ради продолжения жизни, в нем не могут не победить солдаты, защищающие свое Отечество, потому что «мы русские. С нами Бог!», как восклицал Суворов. «Политбеседа» Теркина уходит корнями в толщу русской истории, о которой народ сложил пословицу: «И один в поле воин, если он по-русски скроен». Слово «русский» в старину было синонимом «православного» так же, как «крестьянин» был идентичен «христианину». В православном церковном понимании грех уныния считался одним из самых тяжких, потому что он связан с ощущением богооставленности. В таком святом и правом деле, как Великая Отечественная война, наш народ, который когда-то имел своим идеалом «святую Русь», не мог быть оставлен Божьим Промыслом, что подтверждено многочисленными примерами, фактами и документами. Твардовский как великий народный поэт почувствовал эту предопределенность и выразил ее адекватным художественным образом. Показательно, что сам поэт делал характерную оговорку: «Поэма эта к моей газетной работе на фронте отношения не имеет». Но ведь она вся была опубликована в «Красноармейской правде»! Книга про бойца не только гениальное творение Твардовского, но и парадоксальное явление культуры советской эпохи. Как отмечает В.М. Акаткин, поэма полна неожиданностей [1, с. 183]. Она не отразила ни одного великого сражения, не назвала ни одного великого полководца, в том числе и Главнокомандующего. Ее главы не следуют по пятам войны, поступки и размышления в поэме вариативны, что создает эффект стереоскопичности смыслов. Это поэма не столько о войне, сколько о народе, его судьбе, его страданиях и подвиге, цене Победы. Поэма повернула нас к духовным национальным истокам и языку народа.
Еще один парадокс: эстет Бунин одним из первых отметил ее новаторскую сущность и предсказал долговечность: «Это поистине русская книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая легкость, точность во всем и какой необыкновенный народный солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, т.е. литературно-пошлого слова» [6, с. 348]. А. Зуров также свидетельствует о том, как Бунин читал «Теркина»: «Настоящая поэзия, такая удача бывает редко. Какие переходы. Талантлив.
Не оценят, не почувствуют, – говорил он. Удивительная книга, а наши поэты её не почувствуют, не поймут… У них ослиное ухо. О русской жизни не знают и знать не хотят: ну, что такое Твардовский? Да это частушка, вроде солдатского раешника. А ведь его книга – настоящая поэзия и редкая удача. Эти стихи останутся, меня обмануть нельзя» [цит. по: 2, с. 285].
Ныне Твардовский забыт, о «Василии Теркине» не упоминается даже в таком солидном труде М.М. Дунаева, как «Православие и русская литература». А ведь в духовном обеспечении нашей Победы поэма Твардовского сыграла выдающуюся роль, ни одно произведение о войне не имело такой огромной почты. В ней поставлена проблема, центральная не только для русской литературы, но и культуры в целом. Это проблема индивидуализма и соборности, и неважно, что эти категории у Твардовского прямо не декларируются. Всем известные крылатые строки из главы «Переправа» воплощают целую философию жизни, соборное самосознание нашего народа, его вечный спор с эгоцентризмом и са́мостью.
Бой идет святой и правый
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
Поэма Твардовского предугадала многие проблемы изображения человека на войне, которые возникнут, например, в таком явлении литературы 60-х – 80-х годов ХХ века, как «проза лейтенантов». Бондарев, Быков, Воробьев, Кондратьев и др. развернут в своих творениях широкую и основательную критику индивидуалистического сознания, которое идеологически пытались утвердить фашисты на русской почве. Но подобное самосознание присуще и человеческой природе в целом, поврежденной первородным грехом. Таким образом, Твардовский касается стержневой проблемы существования человечества, что придает звучанию поэмы мировой резонанс. Искупительный смысл жертвенного подвига нашего народа становится еще более рельефно выявленным при погружении «Василия Теркина» в контекст художественного мышления наиболее талантливых и честных писателей советской эпохи.
Правда о войне – газетная, официальная и народная – не всегда совпадали. Характерна в этом смысле глава «Поединок», отсылающая читателя к древним временам. На первый взгляд, это обычная драка с прозаическими деталями, но Теркину важно уяснить, что за человек, с которым он борется. Немец физически сильнее его, но он – безнравственное существо, явившееся на чужую землю разбойником и грабителем. Правда на стороне Теркина, который одерживает духовную победу над врагом. Подобно Моргунку, Теркин до конца отстаивает родной русский мир. Ведь не случайно одновременно с поэмой о Теркине у Твардовского созревает новый замысел – продолжение поэмы о Моргунке, который попал на войну. Этот замысел реализовался в «Доме у дороги» с другими героями, но суть одна. Теркин и есть Моргунок новой эпохи, ему посвящена «книга про бойца», а его осиротевшей основе – «Дом у дороги». В этих поэмах, как отмечают исследователи, отразилась судьба семьи самого поэта, попавшей из сталинской ссылки в гитлеровскую оккупацию. Всё это объясняет проблему родного и чужого, которая пронзительно звучит в поэме о Тёркине. В главе «Поединок» свой и чужой сошлись в рукопашном бою.
Кто ж ты есть? Мне толку нету,
Чей ты сын и чей отец.
Человек по всем приметам, –
Человек ты? Нет! Подлец!
И глядят в глаза друг другу:
Зверю зверь, и враг – врагу…
Звериная сущность врага – естественное для него определение, но ожесточение Теркина – вынужденное, он убивает немца, защищая своих братьев по оружию. Чужой – тот, кто ненавидит и презирает все русское: традиции, обычаи, саму душу народа. Для него Россия – навоз для будущих сверхчеловеков, с русскими можно и нужно не церемониться: неполноценная раса. В главе «О войне» мотив родства и единства своих сливается с понятием «народ».
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе – это мы,
Тот народ – Россия.
Теркин почти никогда не бывает один, его окружают бойцы, которым дороги его шутки-прибаутки. Теркина оберегают, отогревают и не раз спасают от смерти, как он всех спасает от уныния и тоски. В образе своих проступают черты «скрытой теплоты патриотизма», которой помогает проявиться Теркин, и в этом смысле он идеальный положительный герой поэмы, ее дух и душа. Атмосфера сочувствия, сострадания, любви–жалости к ближнему проявляется и в том, как автор поэмы ставит вопрос о цене Победы. Образ Теркина ассоциируется с солдатом-сиротой, на которого обрушилась тяжесть личных потерь.
Что он думал, не гадаю,
Что он нес в душе своей…
Эти строки повторяются трижды и звучат таким же рефреном, как и «ради жизни на земле». Победные залпы и святая слеза «несбывшихся надежд» одинаковы у Твардовского и Исаковского.
Сюжет поэмы завершает глава «В бане», где происходит как бы чин очищения от крови и грязи войны, отрясения праха от ног. Победа пришла к нашему народу вместе с Пасхой. Здесь уместно вспомнить начало поэмы «Страна Муравия», где Твардовский кратко и емко описывает, как село праздновало престольный праздник – «зеленый Духов день». Это второй день св. Троицы, когда начинаются «зеленые святки», символическим выражением которых является праздник единения всей твари вокруг Творца на основе любви и созидания Церкви. Это торжество духа соборности над «ненавистным» разделением мира, особенно близкое русскому менталитету. Твардовский как великий русский национальный поэт сокровенно хранит эту идею в глубинах текста своих поэм, и в финале «Василия Теркина» она укрупняется, подводя читателя к выводу: русское народное соборное начало побеждает богопротивную гордыню Запада. Говоря иными словами, с Божьей помощью «русский чудо-человек» задал хорошую баню чванливому и надменному Западу, породившему в безграничном своеволии такое каннибальское явление, как фашизм.
Список использованной литературы
1. Акаткин, В. Александр Твардовский и время. Служение и противостояние. Статьи / В. Акаткин. – Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 2006.
2. Бабореко, А. Бунин о Твардовском (Новые материалы) / А. Бабореко // Приднепровье: Проза. Стихи. Литературная критика. – Смоленск, 1962.
3. Платонов, О. Бич Божий: эпоха Сталина / О. Платонов. – М.: Издательство «Алгоритм», 2004.
4. Спивак, А. Советская поэзия Великой Отечественной войны / А. Спивак. – Львов: Изд-во при Львов. гос. ун-те, 1975.
5. Твардовский, А. Из рабочих тетрадей (1953–1960) / А. Твардовский // Знамя. – 1989. – № 8.
6. Твардовский, А. Василий Теркин (Книга про бойца). Письма читателей «Василия Теркина». Как был написан «Василий Теркин» (Ответ читателям) / А. Твардовский. – М., 1975.