Схимонахиня Антония (Овечкина)

День памяти - 22 августа.

Как много всегда на Руси было праведников, которые смиренно посвящали свою жизнь служению Богу и ближним. Кто-то из них давно уже причтен к лику святых, чьи-то имена полузабыты, чьи-то имена за давностью лет забыты совсем. Одной из таких скромных и смиренных подвижниц была схимонахиня Антония, которую в народе больше знали как «святую Настю». В миру матушку эту звали Анастасия Георгиевна Овечкина.

Когда Настя была маленькой, жила она с родителями и братом в селе Евграфово Шумиловского района Тамбов­ской области. Отец ее погиб во время Первой мировой войны, брат умер в молодых летах. Остались они вдвоем с мамой.

Лет до двадцати Настя ничем не отличалась от других сельских девушек. Была она красивой и стройной. Женихи за нее, говорят, сватались. Но супружеская жизнь не манила Анастасию. С детских лет ходила она с матерью в храм Божий, что был как раз напротив их дома — только через речку перейти — и, слыша там слова Священного Писания, все более прилеплялась к Жениху Небесному.

Наступили годы безбожия. Церковь в их деревне закрыли — пришлось им с матерью ходить на службу в дальние села. «И вот я пойду в храм, — рассказывала она впоследствии своим послушницам, — то на одну, то на другую ногу споткнусь. То иду-иду, а потом вдруг упаду. Но сначала я еще ходила — хромала туда-сюда. А в двадцать два года сделалось мне совсем плохо, и с тех пор я лежу...» Когда она совсем уже перестала ходить, то лежала дома на полу на соломе возле печки, чтобы было теплее — так бедно они с матерью жили, что и постелить было нечего и не на что.

Мать ее, Наталья, конечно, очень переживала за дочь. Узнавала разные средства, пробовала лечить Настю, но той ничего не помогало — ноги ее не слушались. Однажды, услышав, что в соседнем селе Шмаровке есть юродивый старец с Афона — монах Георгий, к которому все обращаются за советом. Мама решила сходить к нему и попросить молитв и наставлений. На вопрос о болезни дочери прозорливый старец сказал удрученной женщине, что Анастасия будет болеть всю жизнь, но по ее молитвам Господь будет исцелять людей:

— Ты, бабка Маша (так он называл всех женщин), больше никуда не ходи, никаких лекарств для нее не ищи — ей Господь благословил, чтобы она принимала людей и вымаливала им у Бога выздоровление.

— Да откуда же у нее такой дар возьмется?! Откуда чего будет-то?! — недоумевала Наталья.

— Вот я посылаю ей пасху, посылаю и еще гостинец.., — сказал старец, дав Наталье для дочери кусочек кулича, крест и Евангелие. Он объяснил, что Анастасия должна для исцеления болящих молиться за них, прикладывая раскрытое Евангелие и крест.

Придя домой, Наталья рассказала Анастасии все, о чем говорил ей отец Георгий. Много они плакали, недоумевали, молились. Не сразу, но за святые молитвы старца и за ее смирение дал Господь Анастасии дар целить людские немощи и болезни. Много хворых людей стало стекаться к порогу больной женщины, которой не было тогда еще и тридцати лет.

Власти, заметив, что люди стали ходить к Овечкиным толпами, заинтересовались этим и начали следить за домом. Неоднократно приезжала милиция и устраивала Анастасии «проверку»: ее с размаху бросали на пол, думая, что она только притворяется больной, чтобы привлечь к себе больше народа, но Настя падала «как мешок», нередко расшибаясь в кровь. Колени у нее были уже полусогнуты и разгибались лишь со страшной болью (впоследствии для нее сшили пуховые подушечки, чтобы подкладывать под колени, когда она лежала). В конце концов, власти признали, что Анастасия, действительно, не может ходить, но запретили принимать больных.

Несмотря на это, двери ее хатки не закрывались для немощных. Ведь старец благословил ее никуда не уходить и молиться за людей — разве могла она оставить свое служение несчастным, зная, что такова Божия воля? В трудные минуты, не зная, как поступить, она молилась Матери Божией, Та несколько раз утешала Ее Своим посещением. Только приходила Она не в славе и величии, а в виде простой женщины: «Станет и стоит, — вспоминала потом матушка. — Я у Нее спрашиваю: “Матерь Божия, как мне быть-то?” А Она в ответ: “Как помогала людям, так и помогай”»...

Прошли годы. На месте старой саманной избушки, в которой жили матушка с мамой, стоял уже маленький домик, сообща построенный приезжавшими в благодарность за исцеления. Люди, видя бедность, царившую в нем, стали приносить кто вещи, кто еду: «Приедут — кто булку даст, кто картошку привезет, кто морковку, — рассказывала со слов матушки ее келейница. — Бывало, кто два рубля даст, кто три. Или какую-нибудь книжку принесут. А матушка не смотрела, кто что принес, не было такого, чтобы дань собирать или плату какую-то назначать за исцеление. Ей не нужно было ничего — лишь бы больным полегчало...» Эти слова созвучны воспоминаниям другой матушкиной послушницы: «Матушка очень радовалась, когда приходящему становилось лучше. Появятся у нас на столе пироги или пышки — ей было все равно. А вот когда кто-то по ее молитвам выздоравливал, она ликовала: “Да ты смотри — ему получшело! Ой, радость какая! Ой, какая радость-то!”»

Деньги, приносимые посетителями, матушка зачастую откладывала для бедных. Иногда поручала кому-нибудь купить на них иконы, которые затем отдавала в церковь — она очень любила храмы Божии и старалась внести свою пусть и малую лепту в их украшение. Иконы «Иверская» и «Почаевская» в Мордовском храме — пожертвованы матушкой, были и другие иконы, которые она отдавала в действующие церкви.

Мама матушки состарилась, ей трудно стало ухаживать за Анастасией. Но Господь послал добрых людей — и в хатке Овечкиных поселились две сердобольные старушки, которые стали помогать ей заботиться о больной дочери: первая, Антонина (монахиня Агафья) — присматривала за матушкой, вторая, Татиана — работала на кухне... Правда, и те сетовали: «Вот мы помрем, а Настю куда же? В инвалидный дом? Кто за ней будет ходить?»

Незадолго до смерти матушкиной мамы пришла к ним раба Божия Параскева. Она была одинокой, и матушка благословила Паше перебираться к ней. Та, конечно, с радостью согласилась. Пришла не одна — корову свою с собой привела. Стала жить, вести хозяйство, работать на огороде, смотреть за коровкой...

Потом, по благословению старца Симеона из села Козловка, поселилась у матушки сирота — молодая послушница Евфросиния (она пробыла при ней 35 лет, ее все звали Фросей; теперь она схимонахиня Филарета). Случилось это так: пришли Евфросиния и ее двоюродная сестра к старцу, чтобы узнать волю Божию о себе. Сестре отец Симеон предрек замужество, а Евфросинии — монашество, сказав: «Ты поедешь к матушке». Приезжала она в Евграфово сначала изредка, помогала по дому: ее благословляли стирать и убирать. Потом поселилась навсегда.

Чтобы на молодую послушницу не засматривались, матушка благословляла ей одеваться, как нищей: «Убрали4  меня в галоши шахтерские, юбку широкую веревкой подпоясали, — вспоминала потом схимонахиня Филарета. — Дома-то у меня хоть два платья, но были. Мы побирушки были, сироты, но ходили чисто... Потом кто-то дал мне два метра байки, так я сама себе сшила какую-то юбку, какую-то кофту...»

Фросе было благословлено ухаживать за матушкой: кормить, переодевать, купать, стирать, убирать, присматривать во время приема людей. Сама матушка к тому времени уже могла двигать только ручками и головой: «Она подняться не могла, — вспоминала послушница Фрося. — Ноги у нее будут раскрыты — сама не накроет. Вот она лежит, я ее приподниму, она на подушке на локоть обопрется — тогда ее можно и попоить, и покормить. Поднесешь покушать — она ест. Ложку сама брала, но чашку надо было держать. И вот так держишь ее, около нее сидишь...» Если надо было перевернуть или посадить матушку, сестры подсовывали ей под мышки длинные полотенца и так вдвоем или втроем передвигали. Келейница Евфросиния справлялась одна. Если больные, среди которых были и буйные бесноватые, начинали шуметь, царапать себя, колотить, рвать волосы на голове или бежали «куда глаза глядят», матушка снова посылала Фросю: «Ступай, помоги им», — та по пути хватала сосуд со святой водой, чтобы утихомирить болящих, и спешила к ним. По природе матушка была очень любвеобильной, сострадательной: «У нее любовь была к милосердию», — вспоминала позже о ней монахиня Порфирия. Ночью Фросе тоже не приходилось много отдыхать: через каждый час матушка звала свою келейницу, чтобы та ее перевернула. Евфросиния покорно вставала, поворачивала матушку, поправляла ей постель, подавала посуду. «Мы приехали к матушке, а потом всю ночь уснуть не могли, — вспоминала монахиня Серапиона свою поездку в Евграфово. — Матушка полежит: “Фро-ось, переверни меня. Я не могу”, — та встает, идет к ней. И я сосчитала: Фрося за ночь к ней семь раз поднялась!» Евфросиния вспоминала позже о том времени, когда она жила в Евграфово, ухаживая за матушкой: «...Тяжело было — ничего не скажешь, но во всем Господь помогал!»

Спала Евфросиния на полу: «А там все на полу спали и зиму, и лето, — рассказывала она, — коек тогда у матушки не было. Постелешь себе одеяло, а под голову — когда подушку, когда какую-то одежку. А то, бывало, больных много приедет, они все разберут, на чем спать? Я тогда мешок себе какой-нибудь постелю, матушкины валенки — под голову и лягу около ее койки, а накрываться у нее нечем было...»

В довершение всего Евфросинии пришлось пережить неприязнь Паши из-за духовной ревности: «Я первая сюда пришла — я и хозяйкой здесь буду, — заявляла Паша, — а не ты!» Евфросиния же только смиренно и терпеливо отмалчивалась...

Какое-то время жила у матушки раба Божия Анна (впоследствии — монахиня Алексия), которую все звали «тетей Нюрой». Она несла нелегкое послушание на кухне — готовила кушать для всех, кто приезжал к матушке, а приезжало очень много народа. Хлеб тогда выпекали сами, но, несмотря на то, что пекли не килограммовые буханки, а огромные караваи — коржи, приходилось печь по два, а то и три раза на неделе. Когда работы было совсем невпроворот, тетя Нюра просила помочь ту же самую послушницу Фросю, и та никогда не отказывалась...

Матушка была знакома с другими старцами и старицами своего времени — это и схиигумен Митрофан (Мякинин), и схимонахиня Михаила (Сарычева), жившая в Талицком Чамлыке, и схимонахиня Серафима (Белоусова) из Мичуринска. Знала матушка и других священствующих и монашествующих. Наконец пришло время ей самой принять постриг. Чин пострижения в иночество, а через год — в мантию совершил над ней схиигумен Митрофан, восприемницей была схимонахиня Михаила (тогда еще — монахиня Митрофания). При постриге в иночество схиигумен Митрофан имел обыкновение не изменять имена новопостриженным. А при постриге в мантию матушку назвали Анатолией в честь святого Анатолия Печерского (память 3/16 июля). По рассказам очевидцев, два часа после пострига матушка лежала неподвижно и ни с кем не разговаривала. Отец Митрофан благословил не трогать ее, т. к. она в это время, по его словам, созерцала какое-то духовное видение. Позднее матушка рассказала часть этого видения некоторым из послушниц: ей было сказано, что отца Митрофана скоро арестуют, и показано, как это произойдет. Затем матушке явилась Матерь Божия. Богородица велела ей окормлять и жалеть своих чад (тех сестер, которые у нее жили) и не оставлять своих больных.

И матушка принимала. Принимала людей целый день, не жалея своих и так невеликих сил. «Матушка была смиренная, терпеливая, — рассказывала о ней схимонахиня Евстратия. — Людей принимает, принимает. Время два часа дня — она еще не ела. А тут снова кто-то придет или приедет. Мы ей: “Матушка, ты же не кушала!” А она: “Маня, не надо, я потом покушаю, ведь кто-то пришел — откройте дверь ему”. Она не будет ни есть, ни пить, лишь бы больных утешать. Только водички святой и просфорочки примет...» Иногда после приема посетителей старицу выносили на улицу отдохнуть и подышать свежим воздухом: она сидела возле дома или же лежала — для этого специально вытаскивали кровать. Но бывало так, что во время отдыха к матушке приходили страждущие, и она тут же, на улице, принималась молиться за них.

Власти запрещали ей принимать народ, приезжала милиция, запугивали, закрывали дверь, разгоняли посетителей. Однажды кто-то из милиционеров даже угрожал ей пистолетом. Но матушка не испугалась: «Я перед вами — что хотите, то и делайте. Хотите — убивайте, хотите — нет. Я на все готова». Она, уповая во всем на волю Божию, никогда и ничего не боялась. Милиционер не выстрелил, ушел.

«Тогда очень было строго, гонения были на верующих, особенно на тех, кто не работал на государство, — поделилась воспоминаниями о тех временах монахиня Порфирия. — Вот приехала я однажды к матушке, идем мы с Евфросинией по улице. Вдруг смотрим: милиция! И как раз недалеко от матушкиного дома. А Фрося всегда носила платок. Она советуется со мной: “Что мне делать: раскрыться или, наоборот, пониже покрыться?” А я ничего еще тогда не понимала. Думаю: “Что она говорит?” И отвечаю: “Да как Вам лучше”. А она: “Не знаю, как лучше, как подходить к дому. Или, может, вообще разувшись бежать, чтобы за больную признали и не лезли?” Вот так и спасались...»

Боясь властей, матушкины послушницы иногда не пускали просящих к матушке, запирали калитку. Но больные перелезали через забор, кричали во дворе, стучали в дверь: «Матушка, помоги!.. Матушка, сжалься!.. Пожалей моих детей!.. Матушка!» И та, конечно же, благословляла впустить несчастных:

— Да откройте им, откройте.

— Матушка, да ведь нельзя...

— Ничего, ничего, открой дверь.

А как-то сказала: «Если в калитку нам их впускать нельзя, так пойдите — хоть через двор, через заднюю дверь пустите. А то ведь жалко больных-то!» — такая у нее была любовь!

Нелегка была жизнь у матушки и ее послушниц, но подавал им Господь и утешения: «Как-то раз матушка благословила меня съездить в Почаев, и я отправилась, — вспоминает схимонахиня Филарета. — Там благодать везде! Службы долгие, истовые — монастырские! Утреню и вечерню там всегда служили. Вечером каждый раз вычитывали повечерие и каноны. Потом еще правило...» Матушка благословила Фросю, чтобы та купила в Почаеве иконки, крестики — когда к ней приходили люди, старица одаривала их святыней. Потом по благословению матушки Евфросиния ездила еще и еще. В одну из таких поездок она познакомилась с отцом Кукшей (Величко), при этом проявилась прозорливость великого старца. Вот как вспоминала об этом сама Евфросиния: «...Стою я и думаю: “Какой же отец Кукша, о котором столько говорят? Как же мне его узнать?” А он идет с почты, и с ним какая-то женщина пожилая — несет ему посылку. Он поравнялся со мной и вдруг говорит: “Как бы Кукшу теперь увидеть? Как Кукшу-то увидеть? Вот и увидела!” Я не поняла, а женщина, которая рядом со мной стояла, говорит: “Ведь это он тебе”...». Теперь, когда Евфросиния приезжала в Почаевскую Лавру, отец Кукша передавал через нее для матушки иконы, крестики, просфоры, другую святыню...

Однажды матушка тоже собралась в Почаев. Ездили с ней некоторые близкие чада и, конечно же, келейница Фрося: «Сначала мы в Москву поехали, — рассказывала она. — Там у моего брата домик был — мы у него переночевали. А из Москвы уже поездом в Киев, в Почаев. Везде побывали, ко всем мощам, ко всем гробницам прикладывались, а их там столько! Матушку мы к ним на руках подносили. С нами ездила одна сестра (она тоже, как и я, сирота) — она мне помогала, да еще раб Божий Виктор матушку на руках носил — в благодарность за свое исцеление. А по монастырю ее возили на коляске, купленной благодетелями. В Почаеве, чтобы попасть в церковь, надо пройти очень много порожков — там нам люди подсобляли. Ночевали мы с матушкой сначала при монастыре, где больные и калеки ночуют, а потом у знакомых. Ездили в тот раз и к отцу Кукше (он тогда в Залещиках был). Увидел матушку — удивился: как это мы ее довезли да еще и на гору к нему втащили! А матушка улыбается... Я сейчас думаю: как же мы ее, больную, в такую даль возили?! Это только Господь помогал! Матушка молилась и благодарила Бога за эту поездку со слезами!..»

Это путешествие, предпринятое матушкой и ее послушницами, было самым дальним из тех, в которые они пускались. Чаще всего матушка, конечно же, находилась дома, но иногда бывала у схиигумена Митрофана в Ячейке, на праздники посещала храм во имя Архистратига Божия Михаила в селе Мордово (самый ближайший от Евграфово, который она, кстати сказать, очень любила). Делалось это так: в маленькую двухколесную тележку («тачанку», как говорили послушницы) усаживали матушку, клали продукты и вещи, которые могли бы понадобиться в дороге, и сестры тащили «тачанку» на себе, проходя пешком по 20, 30, а то и 80 километров (когда ездили к схиигумену Митрофану; в этом случае добирались дня два).

Сначала матушку везде возили только на «тачанке» — и по двору, и в храм, и в дальние поездки. Но когда появилась коляска, около дома по двору матушку начали возить на ней, а «тачанка» стала употребляться только при путешествиях.

Матушка очень любила храм Господень — и отец Кукша с матерью Серафимой (Мичуринской) благословили приобрести для нее домик в селе Мордово на имя келейницы Фроси и ее сестры, чтобы матушка могла чаще бывать на службе. В домик к сестрам священник отец Александр Бородин, который служил тогда в мордовском храме, благословил на жительство еще двух монахинь. Однако на следующий день матушка сказала, что монахини эти жить у них не будут: «Я видела Архангела Михаила, благословляющего дом, а они отошли в сторону и под благословение не попали». Слова матушки сбылись в точности.

Раньше матушку привозили в Мордово только дня на два — на большие праздники: побыть на вечерней службе, переночевать у знакомых, утром — на литургию в храм, на причастие... Во второй половине дня — в обратный путь. Теперь же матушка жила в Мордово все лето, ее часто привозили в храм на коляске, а зимой, когда выпадал снег и ни на «тачанке», ни на коляске добраться до храма было нельзя, ее увозили обратно в Евграфово.

Но и здесь матушку не оставляли в покое: ехали со всех концов, из сел и городов, с дальних деревень и из Москвы. Привозили больных на телегах, на автобусах, на машинах. И матушка помогала страждущим.

Памятуя, что все болезни — следствие греха, матушка старалась перво-наперво привести людей к Богу, наставить их на путь покаяния. Когда к ней приезжали за помощью, она прежде всего спрашивала, крещеный ли человек. Если некрещеный, велела креститься. Когда приезжали люди бедные, у которых не было денег на крещение, она звала послушницу Параскеву и посылала ее с приехавшими в церковь, чтобы их там крестили безплатно. У приезжающих супругов матушка обязательно интересовалась, венчанные ли они. Если нет, благословляла повенчаться. У крещеных обязательно спрашивала: «А ты причащаешься? А почему не причащаешься? Крестик носишь?» Многие отвечали: «Матушка, да я... потеряла». Или говорили: «У меня нету...» Для таких случаев на столе у матушки всегда стояла баночка с крестиками. Послушница Евфросиния брала из нее крестик, одевала на шнурок и подавала больным. Матушка всем говорила, чтобы обязательно пили святую воду, почаще окропляли ею больных, прикладывали к больным местам крест. Советовала неопустительно ходить в церковь, исповедоваться, причащаться.

И лишь после того, как человек сам обещал, что обратится ко Господу, принималась молиться за больных. По ее великому смирению, терпеливому несению скорбей, кротости, а также потому, что матушка делала это за послушание и по благословению, Господь принимал молитвы праведницы и за эти молитвы исцелял людей.

Когда матушка принимала народ, ее усаживали на кровать или скамью, Фрося ставила ее ноги на маленькую скамеечку, матушка раскрывала Евангелие, и больных сажали под него так, чтобы каждый хотя бы немного прикасался головой к книге. Матушка молилась за страждущих про себя. До двадцати двух лет она умела и любила читать — Псалтирь, Евангелие, акафисты и другие церковные книги, но с началом болезни читать она уже не могла. Разве что «если ее никто не безпокоит и крупными буквами написано», — как вспоминали матушкины послушницы. Во время молитвы за больных она молилась по памяти (много молитв знала наизусть). После молитвы она прикладывала крест к голове, к рукам, глазам, устам сидевшего перед ней человека, прикасалась крестом к больным местам. Иногда из-за болезни матушки держать и прикладывать крест и Евангелие ей помогала монахиня Агафия. Бывало так, что за один раз приезжало человек по 20 болящих — тогда раскрывали второе Евангелие, потому что под одно все не вмещались. Иногда молитва проходила на улице (сохранилась даже фотография тех лет, запечатлевшая этот момент).

Но со временем, когда монахиня Агафия состарилась, она решила уйти от матушки, потому что считала себя в ее доме обузой. Когда она переехала к дочери, помогать матушке стало некому. Тогда та остановила свой выбор на все той же смиренной послушнице Фросе: «Матушка давала мне Евангелие держать, — вспоминала после Евфросиния. — А потом еще меня благословила — сама крест прикладывает и мне дает: “Давай со мной, помогай”, — и я помогала...».

Рассказывает сестра схимонахини Филареты, схимонахиня Евстратия:

«Привезли как-то к матушке больную женщину Феодору из Матреновки, которая уже 12 лет не ходила. Занесли, положили перед ней. Матушка и говорит: “Ну, Феодорушка, имей веру. Будешь иметь веру — Господь тебя исцелит”. И начала за нее молиться. Молилась 12 дней. “А на 12-й заре, — говорит, — ты сама пойдешь ножками”. Та: “Ой, матушка, да как же я пойду, когда я лежу как плетень!” А матушка ей: “Ничего, ничего, Феодорушка — пойдешь”. На 12-й день матушка сказала: “Теперь ее нужно провести до двери раза три — как она будет ходить?” Сначала Феодору, конечно, поддерживали, она только ногами перебирала. И все не верила: “Матушка, неужели я на свои ножки буду наступать?!” Матушка ее успокаивает: “Будешь, будешь”. И говорит тем, кто ее привез: “Когда поедете домой и станете подъезжать к своей деревне, вы остановите повозку и спустите Феодору на землю, чтоб она на своих ножках шла”. И когда люди в деревне увидели, как ее спустили с повозки и она пошла, все рыдали и плакали: ну как же — ведь 12 лет человек не ходил! Феодора потом обет дала: за то, что Господь ее исцелил, всю свою жизнь ни на машине, ни на лошади, ни на чем другом не ездила, а только пешком ходила».

Еще один случай: «У одного человека болела нога, даже черви из пятки вылезали. Болезнь необъяснимая! Он не спал ни днем, ни ночью, потому что боли были невозможные. Приехал к матушке и так плакал, так плакал: “Если бы Вы мне помогли!” Она говорит: “Будете иметь веру — и Господь поможет Вам”. Матушка помолилась, водичкой святой его окропила и велела положить спать — он проспал больше суток! Потом встал, смотрит — а рана куда-то исчезла...»

Вспоминает раба Божия Л.:

«Когда матушку из Евграфово привозили на службу в Мордово (своего дома у них еще не было), то ночевали у Марии-алтарницы в караулке. Вот эта Мария мне однажды рассказала, что приезжали к матушке муж с женой. Он где-то в министерстве работал, а его жена так сильно болела, что была вся желтая-желтая, худая-худая — одни косточки кожей обтянуты. И вся покрыта шерстью! Они с мужем многих профессоров объехали, и нигде ей не могли помочь. Матушка их сперва расспросила: “Вы в Бога веруете? Венчаны?” Отвечают, что в Бога веруют, но невенчанные. Матушка им говорит: “Ну, если вы веруете в Бога, то будем молиться. Только повенчайтесь и кресты на себя наденьте. Вот когда батюшка вас обвенчает, тогда приходите”. Они обвенчались, кресты надели, молебен еще заказали, пришли к матушке, и та начала молиться. Во время молитвы с женщины шерсть слетала прямо клочьями, спадала с тела! И она выздоровела. Потом они еще не раз приезжали к матушке, благодарили ее».

Разных больных привозили к матушке на лечение. Очень много было бесноватых — «недужных», по выражению матушкиных послушниц. Один раб Божий, которого привезли к матушке, во время церковной службы все время плясал и прыгал на высоту около тридцати сантиметров от пола. «Много к матушке ездило “крикух”, — рассказывала монахиня Порфирия. — У нашей соседки такой был страшный “недуг”! Когда матушка за нее молилась, то ее держали по 8 человек мужчин! Соседка еще и предсказывала силою беса, в ней лукавый говорил: голос сразу менялся — и она “прорицала”... А потом молитвами матушки она исцелилась и в храм ходила сама, сама причащалась. И много было таких примеров...» Некоторых привозили даже из сумасшедшего дома. «Они за дверью стучат, кричат, — вспоминала схимонахиня Евстратия. — Откроешь дверь, а там и прыгают, и сигают. Заведешь их в дом — потихонечку успокаиваются. Другие только еще на станцию приедут — и уже кричат: “Мы не поедем! Не пойдем к ней!” Бывало, больных заведут — они сразу настораживаются: “Кто тут сидит?! Кто тут сидит?! Посадили Настю толстую! Сейчас мы ее!..” — начнут ее ругать. Случалось, что и связанных цепями привозили...»

Некоторых больных во время матушкиной молитвы держали по несколько человек, иные вырывались и убегали, кто в лес, кто на реку, иногда бесы ругали и обзывали матушку, кричали «уйду!» или грозились: «О! Сейчас я б тебя вдарил! Но тебя Матерь Божия хранит! Спаситель около тебя! Нельзя тебя вдарить-то!» «А однажды, — рассказывала монахиня Серапиона, — привезли одного мужчину с нашей деревни. Заходит он к матушке, и вдруг я слышу, как из ее кельи кто-то кричит женским голосом. Я полюбопытствовала посмотреть — зашла и встала у двери. Вижу: сидит этот мужчина перед матушкой ко мне спиной и кричит! А потом, только я зашла, он вдруг говорит: “Ну и смотри, как я кричу!” Т.е. сам мужчина меня не видит, но меня видит бес и так мне “парирует”! Этот раб Божий к матушке часто приезжал. И что интересно: когда он к ней едет, мотоцикл сам ведет — лишь только к матушкиной деревне подъезжает, с ним уже плохо, за рулем не может сидеть. Тогда он пересаживается в коляску, и до матушкиного дома его везет кто-нибудь другой... Или еще помню случай: пришла одна больная, стала в дверях и стоит, не может даже с места двинуться. Матушка ее зовет, а та говорит, что ей страшно», — так бес препятствовал болящим приходить к матушке. Бывало, что и подстраивал им искушения: если кого привозили на лошади, случалось, что лошадь становилась на дыбы и не двигалась дальше, как ее ни принуждали.

В то время как матушка молилась за бесноватых, они кричали, визжали, бормотали, выли. Некоторые больные не могли выносить не только матушкиного присутствия, но даже вещей, к которым она прикасалась. «У матушки была перина, на которой она лежала, — рассказывала схимонахиня Евстратия. — Потом она благословила пошить из перины маленькие подушечки, чтоб раздать больным людям. Так недужные, которым давали такую подушечку, всю ее растреплют, разорвут, растерзают — не могли выносить матушкиной благодати». Люди, побывавшие у старицы, рассказывали, что она могла дать человеку любой предмет (цветочек, травку, камешек), с благословением положить их в воду и потом эту воду пить — и такая вода для них была целебной. Как и вода из колодца, выкопанного около дома матушки по ее благословению — вода из него помогала больным, и люди об этом знали. «Однажды, — рассказывает схимонах Иоанн, брат матушкиных послушниц, — я ехал к матушке в Мордово и увидел, как в Евграфово на повороте дороги люди упали с мотоцикла. Я спросил, не нужна ли им помощь. Но, слава Богу: все обошлось благополучно. Поинтересовался у них: “Вы откуда?” Они отвечают: “Да мы от матушки едем. Воду у нее взяли, и вот — смотри: всю разлили! Ну, мы назад не поедем — сейчас тут нальем, из ее колодца: все равно матушкина вода целебная”. Бывало, приходили, когда матушки дома не было, брали в колодце воду — и она помогала, исцеляла. Она сильная молитвенница была, наша матушка».

Больные, которые приезжали на несколько дней, жили у матушки или же просились на ночлег к кому-нибудь из соседей. Бесноватым очень нелегко было трудиться у матушки в доме или во дворе — выполнять послушание. Ведь бес, как известно, не терпит смирения, а выполнение послушания есть отсечение своей воли, т.е. признак смирения. Монахиня Серапиона рассказывала, как проходил день в матушкином домике: «Утром встают, молитву утреннюю прочитают — все на послушание. Работу давали по силам: кому стирать, кому снег возить, другим пшено толочь, огород пропалывать, помогать еду готовить... И как же было бесноватым тяжело работать! Они и шумят, и кричат, кого-то даже рвало... Потом кушать сготовили, поели — все собираются к матушке, она за больных молится. И вечером тоже о них молилась. Они в это время на полу перед ней под раскрытым Евангелием сидели...»

Больные, приезжавшие к матушке, получали исцеление кто сразу, кто постепенно. Некоторым из них недуг был дан, чтобы ходили в храм и не забывали Бога — такие болели всю жизнь, матушка только облегчала их страдания. Она говорила, что Господь их окончательно не исцеляет для их же спасения: чтобы человек не отошел от Бога и не возвратился к прежним грехам.

Один из таких больных, долгое время приезжавший к матушке и болевший всю жизнь, после ее смерти сильно занемог и, тяжело страдая, будучи уже при смерти, попросил привезти ему воды из матушкиного колодца. Попив воды, он спокойно и без мучений умер.

Другой несчастный приезжал к матушке с Украины. Он был очень нездоров физически, временами его раздувало — он распухал, отекал на глазах. Врачи не могли найти этому причины. Матушка сказала ему: «Ты телом останешься больной, зато неизменно станешь в церковь ходить. И этот недуг прекратит тебя мучить — все будет хорошо». С тех пор распухать он, и вправду, перестал — матушка ему помогла. Но другие немощи у него остались. Как матушка и сказала, в церковь он стал ходить неопустительно. Очень почитал святителя Афанасия «сидячего» (Харьковского) и не раз говорил при всех: «Матушка, вот бы и я так умер!» — и умер сидя...

Старые люди помнят еще, что тогда в деревнях жили одна, а то и несколько «бабок», которые промышляли всяким зловредным знахарством. В то время, когда церкви были почти повсеместно закрыты, к ним ходили по заблуждению маловерные люди, по разным житейским нуждам — то муж запьет, то загуляет, то скотина заболеет и тому подобное. «Бабки» эти читали вроде и православные молитвы — «Отче наш», «Богородицу», но к этому всему присовокупляли такие специфические «приговоры», от которых у православного человека кровь леденела. Наговаривали они разную там водичку и прочее. Вот случай из жизни тех лет. Одна раба Божия Наталия вышла замуж, а ее свекровь оказалась одной из таких «знахарок», занималась откровенным колдовством. Раз она кому-то «наговорила» что-то на кружке воды, а Наташа, придя с работы, ничего не зная, взяла эту кружку и выпила. Свекровь увидела: «Ох, Наташа, что ж ты натворила — ведь это я не тебе приготовила!» — она любила ее. И Наталья стала как бы помешанной: и на одной ноге крутилась, и вертелась... Привезли ее к матушке муж и родная мама. Матушка начала молиться. И ее молитвами Господь Наталью исцелил — сейчас она работает в церкви.

Один раз приехали из Ленинграда двое — брат с сестрой. Женщина почти не могла двигаться, все лицо у нее было опухшее, на голове кругом наросли шишки. Матушка начала за нее молиться. После этого благословила положить женщину под иконы, и больная тут же заснула, хотя перед этим не спала несколько суток! Матушка сказала: «Не трогайте ее, пусть спит», — подложили ей под голову подушку, потом брат перенес ее на койку, и она двое суток спала, не просыпаясь. После этого она уехала от матушки на своих ногах — ей стало лучше».

Рассказывает монахиня Серапиона:

«У наших соседей дедушка пел на клиросе. Потом он сильно заболел: у него были сильные отеки ног, распухала грудь, он задыхался. Привезли его в больницу, проверили легкие — оказалось все нормально. Печень не просматривалась, и поэтому сделали заключение, что у него рак. Как безнадежного отправили его домой умирать. Лежать он уже не мог — всегда сидел и даже спал сидя. А на ноги наступить стало нельзя — так они распухли. Как-то пришла к ним Мария — сестра Евфросинии, матушкиной послушницы. Увидела она, что дедушка так болеет, поехала к матушке и привезла от нее пол-литра водички, вазелин и мыльце. “Эту воду тебе надо вылить в ведро чистой воды, — говорит ему. — Каждый день нужно купаться, добавляя эту воду, и мылиться мыльцем. А отеки мазать вазелинчиком”. И у дедушки вся жидкость из организма вышла мочой, он сделался здоровым. Настолько, что летом на пасеке ульи сторожил. Прожил он после этого десять лет. И все это время продолжал петь в церковном хоре...»

А вот воспоминания одного из очевидцев, как схимонахиня Антония принимала недужных:

«...Когда матушка прикладывала крест, они8 кричали:

— Зачем ты нас трогаешь?!

— Вот вы сейчас мне все скажете!

И обращалась к больным:

— Что вы сейчас чувствуете?

— Матушка, они злятся, зачем ты нас трогаешь.

Матушка снова обращается к бесу:

— Скажи, долго ли ты их будешь мучить? — голос матушки тихий, спокойный.

Между тем больную стало крутить, мимика ее изменилась, голос стал низким, заговорила о себе в мужском роде с закрытыми глазами:

— Да недолго — скоро выйду...

— Когда выйдешь? Скажи, кто я? — снова спрашивает матушка.

— Матушка схим-ни-ца. В болото пойду. Ох, как мне нехорошо! Когда меня эта старуха отпустит?

— Читай “Живый в помощи”...

Матушка не боялась никаких больных и ни разу ни от кого не заразилась. Как-то пришла к ней за помощью женщина с рожистым воспалением. Температура под 39о. Одна из близких людей, врач, сказала матушке:

— Когда такие приходят, не надо их трогать, потому что возможна инфекция.

— Это для тебя инфекция, — ответила матушка, — а не для меня.

— Как это “не для меня”?! Это общая инфекция!

— Ну, уж, может, какая и инфекция, но она от меня знаешь как убегает! — и тут же помогла больной.

Просящим об исцелении матушка обязательно предлагала и самим молитвенно потрудиться: заказать и отстоять молебен Божией Матери и всем святым.

Молитвы матушки Антонии воистину тут же доходили до Бога! Скажет лишь три слова: “Все будет хорошо”, — и, действительно, жизнь человека выправляется. Приезжал к матушке раб Божий Сергий, он сильно страдал от курения. Матушка сказала, чтобы забрали у него сигареты — он больше не будет курить. А когда поехал домой, сел в вагон, то решил себя испытать — попросил у соседа папироску и закурил. И вдруг как ему ударило в голову! Он бросил папироску и не стал больше курить».

Рассказывает схимонах Иоанн:

«Были мы с матушкой в Троице-Сергиевой Лавре. Подошли к ней женщина с мужчиной. Оказалось — муж с женой. Муж ее раньше каким-то начальником работал, а потом ослеп, уже пять лет не видит. Матушка велит мне: “Дай им адрес — пусть они к нам приедут”. Возвращаемся мы с матушкой из Загорска — приезжает и эта семья. Матушка помолилась за него. Потом еще раз они приехали — она снова за него молилась. А в третий раз он приехал уже зрячим, за что сердечно благодарил старицу».

Случай исцеления слепого мужчины — не единственный. Вспоминает схимонахиня Филарета:

«...Чудес было много. Привозили больных, слепых, которые даже сами себя обслужить не могли. А матушка помолится, водой святой окропит — и исцелялись. Положит Евангелие на голову — и перестает болеть. Матушка кроткая была, как младенец, смиренная страдалица наша — все время лежала. И никогда не возроптала, не сказала: “Зачем мне эти больные? Я несчастная, меня Господь наказал!” Нет, она всегда говорила: “А я благодарю Бога. За все Бога благодарю”. Вот Господь чудеса и творил за матушкины скорби».

А скорбей у матушки было не счесть. И среди них не последнее место занимали болезни, которые она смиренно терпела. Кроме неподвижности около года страдала матушка желудком. Ела в это время очень мало. Весь ее рацион состоял из просфорки, молочка, разбавленного водой, жидкого-жидкого супчика («бульончика», как говорили матушкины послушницы), кваса. Ни картошки, ни хлеба.

Однажды приехала к матушке раба Божия Мария. «Матушка мне и говорит: “Мань, посмотри, как мы милостью Божией живем. Слава Богу, ничего не покупаем: у нас и квас свой, и яички — курочек держим. И коровка — молочко у нас хорошее. А пойди, посмотри, какая у нас вишня, смородина!..”» Я, чтобы порадовать матушку, вышла в палисадник и принесла ей оттуда штук пять вишен и пять ягод смородины. «Матушка посмотрела, покушала, и у нее — расстройство желудка! Мать Евфросиния бежит: “Иди теперь помогать!” Потом говорит мне: “Ты не обижайся”. Да за что же обижаться? Виновата. Раз не знаешь — не лезь. У матушки желудок настолько слабенький был, что ей той горсточки хватило! Но, несмотря на болезни, матушка всех принимала. А ехали к ней отовсюду.»

Рассказывает раба Божия Лидия:

«Как я познакомилась с матушкой? Болела очень сильно. Все больницы прошла, всех врачей — и никакой помощи! На работу ходить не могла, и мне в больнице дали справку о том, что я способна только на легкий труд. Под конец болела уже так, что даже по дому ничего делать не могла — полведра воды и то не в силах была принести! В это время моя дальняя родственница тетя Анастасия собралась к матушке. Она уже была у нее несколько раз, а тут узнала, как я сильно болею, и решила взять меня с собой. Тем более что добираться до матушки тогда было непросто, и она искала себе попутчицу.

Собрались мы с ней, вышли из дома засветло и отправились. Приехали на станцию Хворостянка в 9 часов и 18 километров до Евграфово шли пешком! Встретили нас приветливо, накормили, расспросили. Матушка оставила нас на ночлег, хотя к ней в тот день кроме нас приехало еще очень много народа (одних только больных было 19 человек). Когда я в первый раз зашла к матушке, то увидела, что в ее келье везде иконы, даже на потолке — ведь она все время лежала, и ей было удобно лежа на них молиться. Мне интересно: на потолок глянешь, а там ангелочки! Так стало на душе радостно! Думаю: “Да зачем же я замуж выходила? Вот узнала бы матушку-то пораньше — никогда бы замуж не вышла. А теперь вдруг мне не придется больше сюда приехать?!” — домашние дела не пустят.

Перед ужином всех собрали и матушка начала молиться. Мы сидели возле нее на коленочках, прикасаясь головой к Евангелию. Евангелий тогда раскрыли два, потому что под одно все не вмещались. Сначала сидели спокойно. Но когда матушка начала каждого по очереди осенять крестом — голову, грудь, руки, глаза, спину... — некоторые закричали. Сейчас я уже много раз видела, как кричат в церкви бесноватые, а тогда мне все это было в диковинку...

После поужинали и начали укладываться на ночлег. Людей было много, и мне пришлось спать прямо под матушкиной койкой. Матушка полежит полчаса: “Фро-ось...” Всю ночь стонала... Утром все встали, молитву утреннюю прочитали — и на послушания. Мне благословили стирать. Ближе к обеду покушали. А вечером матушка снова за нас молилась... Через несколько дней нам надо было уезжать, а мне так там понравилось! Спрашиваю:

— Матушка, Вы меня примете, если я еще приеду к Вам?

— Да приезжай!..

Возвратилась домой — и куда только делась моя болезнь? Я начала работать по дому, в огороде, за скотиной ухаживать, на работу ходить, ела все подряд, аппетит вернулся — я вылечилась! За один раз. А таблетки, что мне в больнице выписали, я сожгла.

Потом выбирала моменты, когда дома больших дел не было, и отпрашивалась у мужа съездить к матушке. Он отпускал.

Правда, случались у нас с супругом и неприятности. Однажды приезжаю к матушке — она уже все провидит и спрашивает меня:

— А Сеня как?

Говорю:

— Да ну его, матушка! Он каждый день пьяный!

— А ты керосин в огонь не лей, ты огонь туши: читай “Богородицу” и молчи. А мужа не строжай9. Старайся, чтоб у него носочки всегда чистые были и все как следует... — так она воспитывала, чтобы молчать, не раздражаться, жить по-христиански, по-Божиему, все терпеть.

Матушка старалась всех наставить в вере, научить, подсказать. Я тогда только начинала ходить в храм и мало что знала. Помню, батюшка в нашей церкви мне как-то сказал: “Твой день Ангела — 23 марта (5 апреля по новому стилю): мученицы Лидии. Помни его и каждый год отмечай”. Прошло, наверное, лет шесть. Батюшки этого в нашем храме уже не было, а дату я запомнила. Но не понимала, как можно отметить день Ангела — это же не день рождения! И только потом, когда я к матушке приехала, спросила:

— Матушка, а как день Ангела надо отмечать?

— Как отмечать? Обязательно причащаться!..

У моего брата дети были больные. Девочка, что в третьем классе тогда училась, почти ничего не ела, у нее часто была тошнота, да такая, что она даже зубами скрипела. В больнице ей поставили диагноз: гастрит желудка. Мальчик был совсем маленький, еще в школу не ходил, тогда он большей частью у меня жил. У него случались приступы в животе. И, как я потом заметила, в конце месяца — в ущерб и новолуние. Бегает, бегает, потом жалуется: “Коса10, у меня болит животик”. Я ему дам водички матушкиной, животик освященным маслицем помажу. Он немножко полежит: “Все. Все прошло!” — и опять бегает. А когда его домой на время забрали, там тоже такой приступ случился. Родители неверующие — сразу его в больницу. Там сказали, что заворот кишок — и на операцию. Года два у него боли продолжались, но он снова жил у меня — я опять ему водичку и маслице давала. А потом его вновь забрали домой, там опять приступ, и опять его “под нож”. Признали спайки кишок. После операции он три месяца пробыл в больнице: никак не зарастал свищ. Мать ему всю еду на мясорубке протирала, бегать не давала, да у него и сил уже не было: он стал очень слабенький.

Забрали его из больницы — я сноху прошу: “Поедем к матушке, давай детей пожалеем!” Все-таки упросила — дала она согласие. Забрали мы мальчика в субботу, а в воскресенье отправились к матушке. Приехали часов в десять вечера. Нас накормили и оставили ночевать. Постелили, как и всем, на полу. Утром подходим к матушке под благословение — она у моей снохи спрашивает:

— Сколько ты с мужем-то живешь?

Та отвечает:

— Больше десяти лет.

— А сколько у тебя детей?

— Да вот — двое.

— Ну, этих жалко — болеют. А те-то где ж, — остальные? Те, которых рожать не стала?11.

Снохе это, конечно, очень не понравилось, но вслух она ничего не возразила.

Потом матушка ей говорит: “Завтра ты пойдешь в наш храм, детей причастишь, а потом уже поедете”. Помолилась матушка за них, крестом осенила. Все разошлись по послушаниям, а матушка мне и говорит: “Лида, а сноха твоя какая хорошая!” Я думаю: “Ну, слава Богу”. А она продолжает: “У мальчика рожденное, младенческое”, — то есть он уже во чреве был больной. А у снохи, правда, очень трудная была беременность...

Когда мы в воскресенье ехали к матушке, малыша всю дорогу несли на руках. А в понедельник он целый день пробегал во дворе со своей сестренкой! День был постный, и на обед приготовили горох, а он для желудка тяжелый. Но мальчик ел у матушки все: и горох, и пряники, которыми его угощали — и не было ни вздутия, ни болей. Причастили мы детей и в среду уехали.

Через некоторое время они ко мне в гости приезжают, и девочка рассказывает: “Бабушка, как я теперь кушаю! Не наемся — такой у меня аппетит, и так все стало вкусно!” И мальчик после этого в больницу больше не попадал...

...Помню, как привезли к матушке молодого парня с нашей деревни: вроде был здоров, а потом что-то с головой случилось и он три года за стол со всей семьей не садился, а ел из лохани для коровы, куда бросали разные отходы. Матушка помолилась, потом всех посадили за стол, она посадила его возле себя, разрезала пополам крутое яйцо и один кусочек ему подложила: “Ну, давай: я беру кусочек — и ты бери. Кушай, кушай”. Он сначала будто боялся, но все же осторожно взял и съел — впервые за три года. Матушка потом ему сказала, чтобы он не выпивал, чтил Господа, молился, просил Его об исцелении. После он совершенно поправился, но потом не послушался матушки: пошел к товарищу на свадьбу, там напился — и с ним опять сделалось плохо.

Матушка была таким сильным врачом духовным — не передать! Она знала мысли человека, который к ней пришел, знала его жизнь, что называется, “от и до”, и прошедшее, и будущее — все она знала. Все намерения и желания она видела. Но она мало что говорила людям, потому что тем трудно было ее слова вынести. Например, один человек привез жену, которая была очень больна. Матушка начала за нее молиться, женщина исцелилась, а матушка и говорит мужу: “Да ненадолго это: она сейчас домой приедет, а мать-то твоя обратно ей как даст!” Он заругался на матушку: стыдно ему стало за мать. Матушка сказала истину, а ему не понравилось.

Матушка провидела многое. Узнавала и людей, которые, отдав себя во власть бесов, занимались колдовством. Но если кто-то из таких приезжал к ней — с дурными ли намерениями или просто из любопытства — они не могли долго пребывать у матушки, не выносили благодати. Она видела это и спрашивала: “Вам трудно тут?” Те отвечали, что не могут у нее находиться, или просто выбегали из кельи...»

Рассказывает монахиня Серапиона: «Приехали мы в Оборону12. Начиналось лето, и матушку должны были вот-вот привезти из Евграфово. Мы все приготовили, сидим, ждем. Уже вечер. Привезли ее, занесли, положили на койку. Мы, конечно, ни о чем своем не спрашиваем: она ведь устала. Лежит, отдыхает, смотрит на нас. А потом и говорит: “Лежу и гляжу: кто какой есть”, — она не на лицо наше смотрела, а видела состояние души».

«Матушка сказала нам тогда, — продолжает схимонахиня Евстратия, — “Маня, не держите руку вот так, — сжала ее в кулак и повернула к себе, — а то ничего у вас не будет. Держите вот так, — раскрыла руку и протянула, как бы кому-то что-то подавая. — Будешь так держать, и все у вас будет. Дадут тебе, а ты другому дай. Маня, вы людей кормите — не обижайте. Кто ни приедет, кто ни придет — вы всех кормите”. Мы спрашиваем: “Матушка, чем же мы будем кормить?” Она отвечает: “Это не ваше дело. Не вы будете их кормить, а они вас. Только слушайте, что я вам говорю”...»

Матушкины слова не были напрасными: сегодня приезжают на могилку схимонахини Антонии люди, привозят матушкиным послушницам продукты, зная, что сестры уже довольно старенькие и немощные. За этими приезжают следующие — их кормят тем, что привезли приехавшие до них. Так и не прекращается эта цепочка...

Нередко приезжал к матушке раб Божий Николай (ныне — правящий архиерей Липецкой епархии владыка Никон). Был он тогда совсем молодым. Матушка звала его ласково — Колей и очень любила, жалела и всегда ждала его приезда. Как-то послушницы спросили: «Матушка, что ты его привечаешь? Зачем он нам нужен?» На что прозорливая старица ответила: «Он будет наш. Его надо привечать и жалеть», — под словом «наш» она подразумевала монашеский чин, хотя Николай в то время работал на заводе.

Вот как сам владыка вспоминает о своих посещениях матушки:

«Когда я узнал схимонахиню Антонию (Овечкину), которая жила в Тамбовской области, то начал постоянно к ней ездить. Работал я в то время на заводе “Свободный Сокол”.

Летом и зимой я ездил к матушке Антонии. Меня там ждали и всегда с радостью принимали. Когда была возможность, возил ее на колясочке в церковь. По ступенькам на руках ее переносили в храм, и так же — из храма.

В деревне рабочие руки, особенно мужские, всегда нужны, поэтому, когда я приезжал к матушке-схимнице, работа мне там всегда находилась: что-то сделать по хозяйству, по двору, по дому, довелось и столяром потрудиться...

Сначала у меня были такие же, как и у всех людей, желания: окончить высшее учебное заведение, жениться, создать семью. Но вот когда на работе у меня начинался отпуск, матушка стала посылать меня в паломничества по монастырям. Сперва я отправлялся в Троице-Сергиеву Лавру, оттуда ехал в Ленинград (нынешний Санкт-Петербург) к Ксении блаженной, затем в Эстонию — в Пюхтицкий женский монастырь, потом в Вильнюс — в Свято-Духов муж­ской монастырь, кое-когда заезжал в Почаевский мужской монастырь... Получался такой своеобразный “круиз” по монастырям во время отпуска.

Отец мой был очень хозяйственный, работящий, способный многое сделать своими руками, и я старался перенять у него все мастеровые качества, да и по своей специальности я умею работать по дереву, по металлу, поэтому, когда приезжал в очередной монастырь и там узнавали, что я могу и сантехником, и столяром быть, мне давали работу, и я трудился, а одновременно общался с монахами, с иноками, жил как насельник в обители единой с ними семьей, для меня там было все родное. Я видел, как живут монахи — и мне нравилась их жизнь, их уклад: нравственная чистота, нигде не услышишь гнилого слова... И у меня появилось желание идти в монастырь. Я дал обет Богу, что посвящу свою жизнь Ему. Когда мне предложили учиться в институте стали и сплавов, я вместо этого пошел в семинарию.

Людей к матушке приезжало очень много. Приезжали не с радостью, а больше со слезами и скорбями. И все это было при мне — я видел и слышал, как матушка их утешала, как она за них молилась. Матушка очень сильно укрепила меня в вере. Будучи рядом с ней, можно было в Бога поверить даже “от противного”: ведь ехали к ней в основном “недужные” — больные духовно, в которых явно проявлялась демоническая сила. Матушка обладала такой благодатью, что все эти больные люди или разбегались от ее дома, или кричали, или совершали какие-то другие действия. А потом исцелялись или получали облегчение прямо у нас на глазах.

Возле коечки схимонахини Антонии стояла большая икона Божией Матери Иверская, мы всегда клали перед ней поклончики, читали утреннее и вечернее правило. Потом шли — по хозяйству что-то делали... Вот такая была жизнь: монастырская в сельском доме».

Зная матушкину мудрость и прозорливость, приходили к ней люди не только за исцелением от душевных и телесных болезней, но и за советом. Часты были случаи, когда просили у нее благословения на будущий брак, молитвенной помощи в житейских и духовных нуждах.

Вспоминает монахиня Порфирия:

«У меня заболела старшая сестра, и мама повезла ее к матушке. С тех пор мы часто стали к ней ездить. Потом брат пришел из армии, он был моряком. Мы все переживали о нем: красивый, видный, статный, но холодно относился к вере, даже крестик не носил. И вот на Пасху мама с сестрой поехали к матушке. Среди прочего было намерение попросить ее помолиться за брата. Я оставалась дома. Брат пришел домой с работы, с дежурства, и сразу лег спать. Встав, он, к великому моему удивлению, спросил: “У нас есть капроновая нитка? А крестик?” И потом: “Ну, теперь надену — навсегда!” — берет и надевает. Видно, молитвами матушки Господь его призвал...»

Впоследствии брат монахини Порфирии принял монашеский постриг и стал игуменом.

Раба Божия Мария занималась шитьем монашеских облачений. Но как-то раз вышло у нее искушение: «То я подрясник за день могла сшить, — вспоминала она впоследствии об этом случае, — а тут что-то случилось: все путается, ничего не получается! Думаю: “Поеду к матушке”. Приехала, еще ничего не успела рассказать, а матушка и говорит: “Ну, что, Мань, приехала — обобрали тебя всю?” Отвечаю: “Матушка, я вся измучилась! И не могу ничего сделать!” Матушка за меня помолилась, воды мне святой дала и сказала, чтоб по приезде домой я все святой водой окропила: “А то ты рот-то разинула. Надо же всегда все крестить, водичкой святой окроплять и все делать с молитвою, а ты?” — матушка все чувствовала. Когда я приехала домой, у меня шитье пошло по-старому, как будто никакого искушения и не было».

Рассказывает раба Божия Ольга из Воронежа:

«Помню, мне было где-то 5-7 лет, когда я впервые увидела матушку. Жили мы тогда в Эртиле, в храм ездили в Ячейку. Однажды из Ячейки приехала к маме ее подруга тетя Маша: “Быстрей собирайся — матушка приехала! Батюшка Серафим благословил!..” Меня наскоро нарядили, и мы поехали в Ячейку. Встретил нас батюшка (мне запомнилось, что он был во всем темном) и провел в караулку, где он тогда жил со своими послушницами. Там на кровати сидела матушка, обложенная подушками. Помню, что она была очень доброжелательной...

Во второй раз я увидела матушку, когда заканчивала 10-й класс, и вот по какому поводу. Когда мне было лет четырнадцать, храм в Ячейке закрыли, и верующие стали ездить в Мордово — это где-то час на рабочем поезде и еще минут сорок быстрой ходьбы до храма. После всенощной нужно было где-то ночевать. В первый раз я приехала в Мордово с троюродной сестрой схимонахини Евстратии, и поэтому ночевать мы пошли к ней. С тех пор, приезжая на службы где-то раз в месяц или чаще (когда случался большой праздник), я неизменно останавливалась у схимницы. Я очень подружилась со схимонахиней Евстратией, и она меня полюбила... И вот, заканчивая 10-й класс, я приехала как раз незадолго до выпускных. Когда я сообщила, что скоро буду сдавать экзамены, а потом собираюсь поступать в институт, мать Евстратия сказала: “Так надо ехать к матушке и брать на это благословение!” Мы с ней быстренько собрались и на другой день, отбив на вокзале телеграмму моим родителям, что я задержусь на 2-3 дня, отправились поездом в Хворостянку. Из Хворостянки нас сначала подвезли на машине, потом пришлось идти пешком. По пути разразилась гроза — вымокли все до нитки! Когда пришли, было уже темно. Нас обсушили, накормили и уложили спать в комнате, что за матушкиной кельей. Здесь я впервые услышала бесноватых — матушка кого-то принимала.

На другой день мы с матерью Евстратией задали матушке вопрос о моем поступлении в институт. Я хотела в медицинский. В Курске в то время жила моя старшая сестра, и я собиралась поступать туда. Матушка не сказала мне сразу ни да ни нет. Она немного подумала и спросила: “А ты не хочешь, как мама, шить?” Я сразу же: “Ой, нет-нет! Не хочу! Это кругом нитки, мусор! Нет, совсем не хочу!” (хотя потом мне пришлось участвовать в шитье монашеской одежды — старица, видно, это провидела). Матушка помедлила какое-то время и снова спросила: “Врачом хочешь быть? Ну, а колбаски не хочешь покушать?” Я в то время уже знала, что монахи колбасу и мясные продукты не едят (а мне тогда хотелось быть монахиней), и снова ответила отрицательно. Матушка все как-то медлила с окончательным ответом. Нам уже надо было уезжать, а она еще ничего определенного мне так и не сказала, будто находилась в раздумье: “Ну, значит, в Курск ты хочешь ехать? В Курск, в мединститут... В институт... Врачом... врачом, да? Колбасы не хочешь...” А потом: “Ну, раз сестра там — езжай к сестре. К сестре, в Курск!” — вот такое было благословение. А “в мединститут” она так и не сказала. И при поступлении в медицинский мне не хватило одного балла! Я тут же подала документы в политехнический на факультет ЭВМ и поступила, хотя туда в основном проходили по конкурсу только ученики спецшкол и золотые медалисты. В школе я училась хорошо, но чтобы выдержать экзамен на такой престижный факультет!.. В общем, получилось все по матушкиному благословению: “...К сестре, в Курск!”

В последний раз я видела матушку, когда приехала летом домой на каникулы и отправилась под какой-то праздник в мордовский храм, чтобы причаститься. Спать меня в тот раз положили в матушкиной келье. У нее в тот день было много народа, и потом всю ночь, помню, она очень стонала, мучилась. Видно, бес ей мстил. Внешне она была — Божий одуванчик, ей и сидеть-то было тяжело, не говоря уже о том, чтобы вести такую борьбу. Но духом она была очень сильна: такой физически немощный человек брал на себя чужую боль, чужие болезни, чужие грехи!.. Она стонала, матушки, которые за ней ухаживали, часто вставали. Мне было ее очень жалко...»

Да, враг спасения не дремал, стараясь принести неприятности то через внешние обстоятельства, то через враждебно настроенных людей.

Как-то, когда матушка жила в Евграфово, в ее домик стали ломиться грабители, думая, что раз к ней постоянно ходят люди, значит, у нее накопилось уже много богатства. Бандиты барабанили в дверь, стучали в окно, требовали денег, один даже несколько раз стрелял из пистолета. Вспыхнул огонь, поднялся страшный шум. Ночевавшие у матушки люди кинулись прятаться под кровать, на печку. Кто-то со страху стал кричать «ура!» вместо «караул!», другой — кидать в грабителей стоявшими тут же бутылками с водой. Послушница Параскева, испугавшись, отдала все деньги, бывшие в то время в доме, и нападавшие ушли. Матушка же все это время не выказывала ни боязни, ни страха — так велико было у нее упование на волю Божию. «А мы потом всю ночь не могли заснуть», — вспоминала об этом эпизоде схимонахиня Евстратия. Старица, чтобы успокоить своих послушниц, рассказала им, что она видела, как Матерь Божия заградила окно, и бандиты не смогли сделать им никакого вреда. Наутро одна из послушниц по благословению матушки отправилась за священником, который пособоровал и причастил всех, бывших в то время у старицы. Страх у них после этого прошел, но о неприятном эпизоде долго еще вспоминали. Батюшка, приехавший их причастить, возмущался: «Подумать только, к кому же они лезли — к калеке!» Когда оказалось, что при стрельбе пострадали иконы — икона Покрова Матери Божией раскололась, а Архангела Михаила была повреждена — матушка очень скорбела: «Ой, ничего мне не жалко — иконы жалко!» Несколько пуль милиция вынула из потолка. Матушка, обладая даром прозорливости, знала грабителей — когда через несколько дней к ним пришла какая-то женщина, старица потихоньку сказала своим послушницам, что это мать одного из бандитов пришла их проверить. Но матушка не выдала преступников милиции, сказав: «Матерь Божия Сама за нас заступится». Вскоре один из грабителей внезапно умер.

Однажды летом по недосмотру ли или по чьему-то злому умыслу у матушки в домике случился пожар, сгорело почти все. Худенькая послушница Фрося, испугавшись, что матушка сгорит или получит ожоги, не стала дожидаться, пока кто-нибудь ей поможет — она одна подхватила матушку на руки и вынесла на улицу!

Купленный домик в селе Мордово был очень ветхим — как-то прохудилась крыша и во время дождя сильно протекала. Наступило лето, и мать Антонию привезли в Мордово. В этот момент начали перекрывать крышу, и вдруг пошел сильный дождь. Рабочие, которые ее чинили, временно подвесили над матушкой дверь, чтобы во время дождя на нее не попадала вода. Матушкины же послушницы пережидали ливень, скрываясь под столом. Несколько раз они просили матушку разрешить им перенести ее к соседям, пока не починят крышу, на что подвижница всегда неизменно отвечала: «Не надо. Мне здесь благословили быть. Никуда не пойду». Но вот миновали искушения, жизнь пошла своим чередом.

У каждой старицы был свой образ жизни, свои добродетели и свой характер. Схимонахиня Михаила (Сарычева) была очень строгой, схимонахиня Серафима (Белоусова) — любвеобильной утешительницей, матушка же Антония, хотя и имела сильную любовь к людям, но больше молчала. «Она редко что расскажет, — вспоминала о ней схимонахиня Евстратия. — Иногда не вытерпишь: “Матушка, ну хоть сказали бы нам чего...” А она в ответ: “Маня, у меня вот тут, — показывает на грудь, — сумочка. Я в нее все и складываю”».

Матушка была мудрой, прозорливой старицей, но в то же время по чистоте ее душа была сродни детской. Как она могла радоваться таким обыкновенным явлениям, которые многие из нас просто не замечают! Например, однажды на улице пошел первый снег. Матушка обрадовалась: «Какой снег идет хороший!» — и попросила его принести. Сестра, которую она послала на улицу с этим поручением, недоумевала про себя: «Куда этот снег девать-то?» Матушка, провидя ее помыслы, сказала ей по возвращении: «Ведь этот снег Сам Господь дал!» — взяла его пальчиком, полюбовалась. «А он белый-белый, прямо кипенный! — вспоминала сестра, ходившая за снегом. — Потом матушка велела набрать еще и еще. А у самой было такое изобилие радости, будто она с Богом беседовала!» Затем матушка благословила сложить все в трехлитровую банку, снег растаял, и она эту водичку пила каждый день.

Хотя по болезни у матушки были слабыми даже ручки, но, несмотря на это, старица очень любила по мере сил подшивать головные платочки, которые приезжающие с радостью принимали от нее как благословение с надеждой на исцеление по ее молитвам ко Господу.

По просьбе матушки те, кто ездил по святым местам, привозили ей оттуда камушки — с Почаева, Киева, были даже камушки с Афона и из Иерусалима. У нее было очень много таких камушков. Иногда она клала их в водичку и благословляла потом эту воду пить...

Однажды келейница Фрося со своей сестрой Марией везли схимонахиню Антонию из храма села Ясырки (где служил тогда схиигумен Митрофан) домой на тележке, запряженной лошадью. В одном селе, завидев матушку, стали сбегаться люди. Какая-то женщина положила им в повозку хлеб, другая протянула огурцы, третья дала яички... Мария засмущалась, что подают им как нищим, на что матушка ответила: «Подаяния этих людей ценны пред Богом».

Схиигумен Митрофан (Мякинин) находился в духовном общении с матушкой Антонией, они молились друг за друга, виделись, когда матушку привозили к нему ее послушницы. Иногда батюшка сам приходил к старице, по временам она посылала к нему с какими-то поручениями свою келейницу Евфросинию. Отец Митрофан не мог не заметить смирения Фроси, ее послушания, кротости, терпения. Он решил дать ей постриг, что и исполнил, когда она в очередной раз пришла к нему по матушкиному благословению. Духовной матерью Евфросинии (с того момента — монахини Евфрасии) стала бывшая монастырская монахиня Серафима из села Гнилуша, которая окормлялась у отца Митрофана. Она просила Евфрасию не говорить матушке о постриге и тем более о том, кого ей дали в духовные матери: она боялась, что это известие причинит схимонахине Антонии печаль. Евфрасия обещала исполнить ее просьбу. Вернувшись домой, она ни словом не обмолвилась о своем постриге. Но матушка Антония провидела все и спросила у своей послушницы: «Ну, как тебя назвали-то?» Та сделала вид, что не расслышала. «Чего же ты скрываешь? — продолжала матушка. — Два голубя залетели ко мне, и я знаю, как тебя назвали, а ты не говоришь!» Тогда Евфрасия рассказала матушке о постриге.

После пострига Евфрасия ничуть не изменилась — продолжала быть такой же скромной, послушной, услужливой и предупредительной по отношению к матушке, убирала, подавала еду, ухаживала. Впоследствии по смерти матушки она приняла постриг в великую схиму с именем Филарета...

Одни ехали к матушке за советом, другие — за исцелением. Были и те, кто, раз побывав у старицы и по ее молитвам получив от Господа милость, стремились увидеться с ней еще и еще. Такие жили по несколько дней, помогая постоянным послушницам по хозяйству. «Я приезжала весной и осенью, — вспоминает монахиня Серапиона. — Мне так хотелось побольше побыть с матушкой, и она провидела это: то стирать благословит, то велит в погребе капусту чистить, то картошку мы выбирали, то семена перед посадкой готовили — какие-то дела всегда находились...»

Матушка не только молилась за тех, кто приезжал к ней, она также старалась научить, наставить. Где ласковыми словами, а где-то приходилось применять и малоприятное вразумление. Не любила она, например, когда кто-то, что называется, «нос воротил» от пищи — то не так, это не по нраву, во всяком блюде и продуктах выискивал и подозревал изъяны, запахи, вглядывался, всматривался, лишь бы что-то неладное увидеть. Раз приехала к ней раба Божия и стала ко всему съестному принюхиваться: «Матушка, это уже с запахом — пропало... Это тоже пахнет — лежалое... А это, матушка, воняет!..» И матушка решила ее проучить. Привезла та раба Божия рыбу — свежую. А матушка велит: «Фрося, положи рыбу в ведерко и поставь в колодец. А ту, что была до нее в колодце, принеси». Фрося (может быть, наученная матушкой) отвечает: «Матушка, да та несвежая. Давай эту съедим». А матушка ей: «Нет, давай ту, какая с душком. Не хочешь?» И благословляет рабу Божию, которая все принюхивалась: «Иди сюда, давай с тобой доедать», — ну, как тут откажешься...

По молитвам матушки получалось все, на что она благословляла своих чад.

«Раз матушка сказала мне: “Маня, ты будешь вышивать схиму”, — вспоминает раба Божия Мария. — Я отвечаю: “Матушка, да я не умею!” А она говорит: “Сумеешь — Господь тебя благословит. Ты будешь вышивать мне схиму”. И вот я начала помаленьку пробовать. Сначала не знала, что и как делать, потом потихоньку стало получаться. А радости, столько у меня радости было! Принесу ей ангелочка: “Матушка, глянь, как у меня вышло!” Она говорит: “Маня, я же тебе говорила — ты сделаешь”. Две недели я вышивала. Матушке схима очень понравилась, и она благословила мне за нее награду: “Паша, принеси ей Псалтирь”, — в старинном, хорошем таком переплете. А мне снова радость великая! Потом матушку в этой схиме и в гроб положили...

...Помню еще, что часто ездил к матушке ее духовный сын Николай (ныне епископ Никон). Работал он тогда на заводе и приезжал на день-два, когда случались выходные. Однажды, в очередной раз навестив старицу, он услышал от нее такую просьбу: “Коля, ты не мог бы нам овес покосить?” Он сказал: “Благословите”, — матушка перекрестила его, и Николай отправился с послушницей в сарай, где ему дали старую косу. Для того чтобы отбить и наточить ее, нужны были инструменты, которых в хозяйстве у матушки не было. Несколько часов Николай усердно рубил стебли овса, не мявшиеся под неимоверно тупой косой только лишь потому, что были они сочными и толстыми и поэтому просто переламывались под ударами. Наконец, Господь послал ему в помощь раба Божиего, который, проходя случайно мимо и увидев, каким “орудием” работает Николай, ужаснулся и принес молоток и отбойник, чтобы привести косу в порядок... Работа Николая на заводе заключалась в управлении машинами с помощью пульта, он не был привычен к утомительному крестьянскому труду и думал, что наутро после покоса, у него будут сильно болеть все мышцы. Но странно: на следующее утро он проснулся в домике у матушки бодрым и совершенно здоровым».

Послушание матушке никогда не посрамляло человека, а вот за непослушание Господь посылал людям вразумления. Схимонахиня Евстратия рассказывала, что однажды к матушке из Воронежа приехали муж с женой. Мужчина был очень больной. Матушка согласилась за него помолиться, но предупредила, что он не должен больше пить, курить... — она провидела, какую жизнь он ведет. Мужчина обещал все исполнить, но, исцелившись, вернулся на «старую дорогу». Потом он снова приезжал к матушке — и снова все повторялось. Наконец, матушка сказала ему: «Если ты не будешь слушать, то ты будешь сплошное зловоние». И когда он опять вернулся к прежним грехам, то не мог находиться ни в одном доме: из него выходил такой неприятный запах, что немногие могли выдержать...

Однажды в очередной раз монахиня Евфрасия отправилась к схиигумену Митрофану. Дело было на Пасху. Служба — очень торжественная, благодатная и умилительная. Схимонахиня Михаила, жалея матушку Антонию, велела не говорить Евфрасии о том утешении, которое они все получили за богослужением: «А то матушка будет переживать, что она, больная, не была у батюшки!» Впоследствии Евфрасия рассказывала:

— Я приезжаю к матушке и ничего не говорю, как у батюшки хорошо-то было, торжественно. А она мне: «Фрося, а у нас такая тут была радость! Как пели “Христос воскресе!” Как же пели! У меня радость не вмещалась в сердце!» — так Господь утешал больную старицу.

Священник мордовского храма отец Александр Бородин очень любил матушку Антонию. Он всегда радовался, когда она приезжала на лето из Евграфово. «Матушку только привезут, — рассказывала одна из ее послушниц, — отец Александр тут же прибегал! Побудет с ней, посидит — уйдет. А сам: “Матушка, я сейчас еще к тебе приду!” Сделает свои дела — снова придет. Он был очень простой и добрый. Так любил матушку, даже стихи про нее сочинил:

...Все скорби, болезни свои забываю,

Когда я бываю у Вас.

И Господа Бога всегда умоляю,

Чтоб жизнь Вам продлил Он для нас...

Сочинил он и жизнеописание схимонахини Антонии в стихах».

Матушка до самой своей кончины летом жила в Евграфово, а зимой — в Мордово, никогда не прекращая принимать людей. Игумен Евгений из Вязового, который за несколько лет до ее смерти постриг матушку в схиму, бывало, не раз говорил ей: «Матушка, да пожалей ты себя — ты ведь уже старенькая стала. Хватит тебе с бесноватыми-то возиться!» Она отвечала: «Да жалко всех! Погибают!..»

Но вот силы шестидесятичетырехлетней старицы стали понемногу угасать. Предчувствуя свою смерть, она начала постепенно готовить к ней своих послушниц. В год кончины, весной, когда приехали матушкины чада помочь приготовить картошку для посадки, она вдруг благословила сделать уборку во дворе: подобрали все бумажки, баночки, палочки, скляночки, вывезли мусор. Такого раньше никогда не было. Монахиня Евфрасия ходила заплаканная: «Наверное, матушка уйдет от нас», — сердце верной послушницы чувствовало, к чему все эти приготовления.

Лето подходило к концу. Однажды приехал к матушке на несколько дней один из старцев. Как-то вечером взял гармошку и начал наигрывать на ней «Трисвятое»: «У вас скоро будут две свадьбы. Две свадьбы». Послушница Параскева тогда уже лежала больная раком — в первую очередь подумали на нее. А чьей будет другая смерть? «Ну, раз “две свадьбы” — кому, кроме матушки?» — поняли послушницы.

С этого времени схимонахиня Антония уже открыто говорила с ними о своей смерти. «Где же вы похороните меня?» — спросила она как-то. «Матушка, где благословите», — отвечали послушницы. «Да кому же охота тогда со мной возиться-то будет? Кто меня куда повезет?» — сомневалась старица. «Матушка, одно только ваше благословение — и Вы в Мордово будете лежать!» — воскликнула Евфрасия, угадывая матушкино желание и по смерти быть ближе к храму. И слово свое сдержала...

За несколько дней до смерти у матушки начались сильные головные боли. Одна из послушниц спросила: «Матушка, почему же это? Или тебе не хватает страданий?» Старица смиренно ответила: «Наверное, не хватает, я еще должна потерпеть». Затем она попросила привезти ей назавтра священника.

В воскресенье 21 августа в домике в Евграфово кроме постоянных послушниц находились также и те, кто приезжал время от времени помогать по хозяйству. Утром она сказала им: «Приходила ко мне сегодня Нюра — домой зовет. А я ей ответила: “Нет, сегодня я еще не пойду с тобой — завтра”. Скоро вы меня больше не увидите, — заключила старица. — Я оставляю вас всех на Матерь Божию и завтра ухожу от вас». Поднялся плач. «Но я всегда буду с вами, — добавила она в утешение. — Кто станет меня о чем-то просить — я услышу. Просите — и я всегда буду с вами...» Священник отец Филипп пособоровал и причастил матушку. Все начали прощаться. Евфрасия заплакала: «Матушка, не оставляй нас...» Матушка ответила: «Фрося, нужно уходить», — предстоящую смерть она, человек духовный, воспринимала как переход в вечность, возвращение к Отечеству Небесному...

Вечером в дом постучали две женщины. Послушницы не хотели их пускать, рассудив, что в предстоящем горе чужие люди будут только помехой. Но матушка сказала: «Они вам пригодятся. Пусть зайдут, примите их».

На следующий день в 11 часов утра матушка велела своей келейнице одеть ее в схиму. Старицу облачили, дали в руки крест и свечу. На всех подсвечниках также зажгли свечи. Матушка пролежала четыре часа, не испытывая почти никаких физических недомоганий. «Только температурка небольшая поднялась», — вспоминала монахиня Серапиона. А в три часа дня схимонахиня Антония тихо и безболезненно отошла ко Господу в свой день Ангела — на мученицу Антонию — 22 августа 1972 года. Зажженная свеча и крест зажались в руке...

Послушницы стали собираться в Мордово. Кто побежал отправлять телеграммы, кто-то — искать автобус. Другие стали собирать вещи и продукты, укладывать иконы. Пригодились, как и предсказывала матушка, и те две женщины, что попросились к ним накануне на ночлег. Почившую положили в заранее приготовленный гроб, поставили его в автобус и поехали.

Священник в Мордово, отец Александр, узнав, что старица умерла, тотчас открыл храм, и гроб занесли в церковь, сразу начав читать над усопшей Псалтирь. На следующий день назначено было отпевание.

С утра люди из окрестных деревень, узнав о смерти схимонахини Антонии, толпами приходили прощаться со старицей. Приехали также те, кому дали телеграммы матушкины послушницы. Правда, на похороны успели не все. К концу дня, когда все пришедшие и приехавшие простились с матушкой, гроб старицы под пение заупокойных молитв на руках понесли на кладбище. Когда его выносили на улицу, к нему со слезами припала раба Божия болящая Наталья, не­однократно при жизни матушки прибегавшая к ней за помощью, просившая ее совета и молитв. «Маманя, возьми меня с собой — я без тебя погибну!» — умоляла больная. И матушка услышала просьбу любящей души — через месяц Наталья умерла...

После похорон матушкины послушницы остались жить в Мордово. Перевезли вещи, иконы. Правда, некоторые, пользуясь отсутствием хозяев, успели многое растащить со двора... Иконы, что были у матушки в келье, частью отдали в мордовский храм, частью — в другие храмы.

Перед кончиной матушка сказала своим послушницам, что оставляет их на Матерь Божию, и Богородица заботилась о них, что было видно даже в самых мелких житей­ских делах. Но один случай просто поразил всех. Когда перевозили вещи из Евграфово, переправили в Мордово и коровку. Надо было перевезти сено — это дело поручили дяде Ване из Матреновки, который при жизни матушки часто помогал ее послушницам справлять разные хозяйственные дела. Он договорился с шофером грузовой машины, сено нагрузили в кузов и отправились в Мордово. Но когда стали выезжать на дорогу, то и водитель, и дядя Ваня вдруг увидели, что перед машиной стоит Матерь Божия с поднятыми руками! Дядя Ваня сразу догадался, Кто перед ними — он пришел в такое состояние умиления, что заплакал, зарыдал так, что долго не мог успокоиться. Шофер же был неверующим, но и он понял, что Женщина перед ними непростая. Наконец, дядя Ваня сумел сквозь рыдания проговорить: «Это Матерь Божия!» — и больше ничего сказать не смог. Богородица произнесла: «У вас воз на боку». Шофер оторопел и спросил: «А что ж нам делать?» Она, помолчав немного, ответила: «Ну, езжайте — Я буду вас сопровождать». Машина тронулась. С возом сена, накрененным набок, они проехали всю дорогу от Евграфово до Мордово и лишь когда подъехали ко двору, где должны были сгрузить, стог сам рухнул возле ворот! «Дядя Ваня с шофером зашли в дом, — рассказывала схим. Евстратия, — я усадила их за стол, чтобы покормить. Смотрю: дядя Ваня сильно взволнован. Сел и говорит: “Маня, я не могу есть! Я такую радость видел — Матерь Божию! Она — сияющая, красивая, вся в голубом одеянии! Я как увидел Ее — заплакал и не мог успокоиться! И сейчас еще не могу...” — конечно, такое потрясение: простому человеку сподобиться увидеть Матерь Божию!..»

На сороковой день, как и положено, по схимонахине Антонии заказали в церкви заупокойную обедню, отслужили панихиду, устроили помин. Вскоре после этого умерла послушница Параскева, приняв перед смертью схиму с именем Агния.

Через некоторое время в Мордово произошло событие, смысл которого открылся позднее — одна раба Божия увидела во сне матушку, которая просила: «Мне нужна послушница молоденькая. Мне нужна молоденькая послушница». Проснувшись, раба Божия рассказала свой сон другим. Святая Церковь учит, что верить снам не нужно, а иногда и опасно, но в данном случае Господь, очевидно, послал это видение для того, чтобы прославить Свою угодницу и утешить матушкиных чад. Вскоре в селе умерла девятилетняя отроковица — тогда все поняли, какую послушницу имела в виду матушка. Когда хоронили девочку, то по благословению местного священника раскопали могилу старицы, чтобы поставить детский гробик на ее гроб. Но тут увидели небывалое чудо. Надо сказать, что еще при погребении старицы, перед тем как зарывать могилу, кто-то положил на матушкин гроб свежее яблоко, видимо, в память того, что недавно прошел праздник Преображения Господня — «Яблочный Спас». И когда стали раскапывать могилу, яблоко это оказалось на гробе матушки совершенно целым, без какого-либо признака тления! Кроме того, выглядело оно так, будто его только что сорвали с ветки — было свежим и ароматным, а ведь прошло уже около двух месяцев со дня похорон матушки! Все прославили Бога, дивного во святых Своих...

Через некоторое время на могилке матушки побывал схиархимандрит Виталий (Сидоренко). Узнав о житии смиренной страдалицы, он горько плакал: «Почему при ее жизни мне никто не сказал о ней?»...

Прошло много лет со дня смерти схимонахини Антонии. В Евграфово бывший матушкин дом пришел в запустение, его растащили, разломали, и на том месте, где Господь творил чудеса молитвами старицы, где являлась ей Матерь Божия и рекой лились исцеления, образовался пустырь, поро­сший лопухами.

Однажды раба Божия Нина, которая раньше была больной и ездила к матушке в Евграфово, как-то перед сном вспомнила о ней и подумала: «Как бы мне разыскать хоть кого-нибудь из тех, кто раньше находились при матушке, если, конечно, они еще живы». Помолилась и заснула. Видит она во сне надпись: «Станция “Оборона”». Утром встала, записала название и отправилась на вокзал. В кассе спросила, существует ли где-нибудь такая станция. Ей ответили, что существует. Она взяла до нее билет и поехала, сама не зная куда. Добралась до Мордово уже к вечеру. Пришла в храм, начала расспрашивать, не знает ли кто-нибудь здесь старицу Антонию. Прихожане указали ей дом, в котором жили матушкины послушницы. «Я смотрю, — рассказывает схим. Евстратия, — Нина стучит к нам в окно. Выхожу — она говорит: “Я раньше ездила к матушке, но потом она умерла, и я не знаю, возможно ли теперь разыскать кого-либо из ее послушниц”, — и рассказала свой сон...»

Каждый год 22 августа, в день памяти матушки, множество духовных чад с разных городов и сел неизменно стекались на ее могилку. Среди них — нынешний епископ Липецкий и Елецкий Никон. Тогда он был еще настоятелем храма в селе Павловка Добринского района. Приезжал он и позже — когда был переведен в Акатовский Воронежский монастырь, привозил с собой некоторых из сестер. Бывал на могилке матушки и покойный уже игумен Варсонофий (Шенцев), исцелившийся в молодости от холодности к вере по ее молитвам. Приезжало немало других священнослужителей.

Многие прибывали накануне вечером. В храме служилась заупокойная всенощная, после нее устраивали соборование. Если была жаркая погода, то соборование происходило во дворе. Свечи в руках стоявших трепетали и волновались, как бы призывая к молитве, а иногда, в безветренную погоду, все горели ровно — и на душе также воцарялась торжественная молитвенная тишина...

Особо чтившие матушку чада прочитывали в тот день за нее полностью Псалтирь.

Людей было столько, что на ночь их укладывали спать не только в хатке и пристройке, но и в сараях, на чердаке, даже во дворе. Утром людей прибывало еще больше. Служилась заупокойная литургия и на могилке — панихида. После этого во дворе расставляли и накрывали длинные столы и за трапезой поминали матушку.

Со временем люди стали стекаться на ее могилку, привлеченные рассказами об исцелениях, совершавшихся там по молитвам старицы. Некоторые люди приносили на матушкину могилку воду, пили ее и исцелялись.

Как и при жизни, не могли выносить матушкиной благодати бесы: болящие кричали на ее могиле, падали на землю. Монахиня Серапиона вспоминает: «Был на могилке матушки такой случай: приехали мы летом в Мордово и пошли на кладбище с одной рабой Божией. Попутно налили из колодца трехлитровую банку воды. Поставили воду на могилку, помолились, попросили матушку о помощи. Та раба Божия даже поплакала... Потом берем воду из банки, наливаем в бокал. Женщина немножко на себя побрызгала — и упала: оказывается, бесноватая была. Мне стало так удивительно: матушка, оказывается, помогает и на могилке! Она слышит нас и наши прошения исполняет!

А когда я в следующий раз приехала в Мордово, на Пасху, пошли мы на могилку матушки уже с другой женщиной. Я уже знала, что она болящая. Духовно больная, да еще и физически такая слабая, немощная, болезненная! Мне ее жалко стало — говорю: “Ложись на гробницу матушки”. Вдруг у нее живот как заходил, голос изменился, и бес через нее мне говорит: “Ну, а теперь я тебя буду мучить!” — ему не понравилось то, что я посоветовала больной...

И так часто случалось: идем к схимонахине Антонии на могилку, по пути из любого колодца набираем воды, освящаем у матушки — и бесноватые от такой воды падают».

У рабы Божией Татьяны из Мордово очень болели ноги. Она часто ездила в больницу в Тамбов, но там ей мало чем могли помочь. Мама ее, услышав об исцелениях, совершавшихся по матушкиным молитвам, пошла на могилку старицы, нарвала там лопухов, принесла их домой и обложила дочери ноги этими лопухами. Та впоследствии рассказывала: «Я когда встала на ноги, они как задергались у меня — будто иголками начало колоть! После этого легла спать. А потом стала свободно ходить, наступать на ноги без боли!»

С рабой Божией Марией, живущей в Тамбовской области, произошла похожая история: она привезла домой земельку с могилки матушки, привернула ее к своим больным ногам — «и мне получшело», — как рассказывала она сама впоследствии. Подобных случаев было много.

Люди исцелялись по молитвам схимонахини Антонии от разных болезней. Рассказывает монахиня Серапиона:

«Когда матушка уже умерла, у меня признали рак груди. Что делать? При жизни матушки я о своих болезнях не безпокоилась: думала, если вдруг что случится, к матушке поеду — и все у меня пройдет. А теперь? Тут мать Филарета узнала, что у меня произошло, и дала мне матушкины подушечки, которые ей при жизни подкладывали под коленки. Я эти подушечки положила себе на грудь — и все у меня прошло!..

А в другой раз я заболела, стало плохо, очень поднялось давление, которое ничем не могли сбить, появились отеки. Надо огород сажать, а я негодна. Стала слабеть все больше и больше. Поехала в Мордово. Приезжаю, а там собрались печку разбирать. Поговорили мы, покушали. И пошли с рабой Божией Галиной на могилку к матушке. Смотрим: надо порядок навести, а то трава уже выросла выше головы. Мы с ней начали помаленьку то тяпкой, то лопатой. Все выдернули, вынесли, разровняли, мусор выкинули. Откуда у меня только силы взялись! А тут нам говорят, что два места свободных есть — поездка в Дивеево! Через два дня мы вернулись — начали со всеми печку разбирать: и кирпичи таскали, и пылесосили, потом все перестирали, другие дела делали... И я работала наравне со всеми. Думаю, это матушка вымолила мне у Господа исцеление и утешение (поездку в Дивеево) за усердие на ее могилке...»

Следующий рассказ передала нам в редакцию женщина из Мордово, которая не знала матушку Антонию при жизни, но, получив от нее исцеления и вразумления, полюбила ее всей душой:

«О матушке Антонии я узнала от раба Божиего Андрея — он принес мне почитать книгу “Житие Матроны Московской” и рассказал, что на нашем кладбище есть могилка схимонахини Антонии — эта старица, как и Матронушка, тоже не могла ходить, и люди, приходившие к матушке, по ее молитвам исцелялись. Если пойти на могилку к матушке Антонии и попросить ее о чем-нибудь, сказал Андрей, то она поможет.

Помню день, когда в первый раз пришла к матушке вместе с Андреем. Поставила на могилку банку с водой и рассказала старице про свою беду: я болела, вынуждена была бросить из-за этого работу и поэтому унывала, болезнь моя прогрессировала. Я просила у матушки выздоровления.

Дома каждый день стала пить водичку, освященную на могилке матушки, по молитвослову читала утренние и вечерние молитвы, начала чаще ходить в церковь, исповедовалась, причащалась. Спустя немного времени почувствовала себя лучше, хотя врачи ставили системную склеродермию, синдром Рейно, полиартрит, кистодный арохноидит и еще несколько диагнозов. Как ни покажется странным, я чувствовала себя здоровой. Стала мечтать о жизни в городе. Родственники нашли мне работу (по специальности я учитель математики), и я переехала в Воронеж.

Когда перед отъездом пришла к матушке просить благословения, поняла, что матушка против. Я стала очень просить и... услышала: “Хочешь — езжай, но вернешься скоро”. Тогда я подумала, что, может быть, вернусь, когда буду на пенсии. Но вернулась я в Мордово через полгода — инвалидом III группы. В городе я перестала молиться и ходить в церковь. Когда была три месяца на больничном, снова начала читать молитвы, Евангелие, поучения св. отцов. Но во второй раз начинать намного труднее. По медицинским документам мне можно было работать на полставки, но по состоянию здоровья я сидела дома и получала минимальную пенсию.

Однажды я молилась Матронушке и просила исцеления. Вдруг услышала голос: “Ты не моя. Молись схимонахине Антонии — она тебя исцелит”. Я испугалась, подумала, что это прелесть (я много об этом читала), и поэтому не поверила. А потом и забыла. Вспомнила только недавно.

Сейчас я снова живу в Мордово, уже третий год я — инвалид II группы. Когда могу, часто хожу в церковь и к матушке на могилку — с надеждой и верой. Появилось больше надежды на выздоровление после рассказа схимонахини Евстратии о том, как по молитвам матушки Антонии из бесноватых, которых приводили на цепях, выходили бесы, как исцелялись больные...

Знаю случай, как уже после смерти матушки у молодой пары не было детей, а когда они посетили могилку матушки, по ее молитвам у них родился малыш. В благодарность за это они поставили на могилке оградку.

Мне матушка Антония тоже очень много помогает. Когда я лежала в больнице, у меня была сильная аллергия, отек Квинке (отек гортани; еще немного — и мог быть отек легких и летальный исход). Лекарств мне давали очень много, но они почему-то не помогали. Врачи удивлялись. Но когда моя мама привезла мне в больницу травку с могилки матушки Антонии, и я положила листочек в изголовье, прикладывалась к нему, просила матушку помолиться, то аллергия прошла, и я чувствовала себя вновь рожденной.

И теперь, когда воспаляются суставы (это сильная боль, опухоль и скованность), препараты из аптеки мне почему-то не помогают. Но если попрошу матушку Антонию помолиться и приложу листочек с могилки к больному месту, то становится легче, а потом и совсем прекращаются боли и спадают отеки, я снова получаю возможность двигаться: выхожу из дома в церковь, хромая, а пока дойду до храма, все проходит по молитвам матушки.

Один раз вечером я легла спать очень поздно и утром проспала. Был день памяти матушки Антонии, я намеревалась пойти в церковь, но по времени не успевала к началу литургии. Как мне было скорбно! Я молилась и просила матушку, и произошло чудо: я прошла путь до храма в 5-6 километров за 17 минут — это с моими-то ногами! (Обыкновенно, даже очень спеша, я преодолеваю это же расстояние за 40-45 минут). Успела даже немного посидеть до начала службы. Обычно на могилке матушки просьб к ней у меня много, но в тот день я ничего не просила, кроме ее молитв — я была уверена: она знает лучше, что мне полезно. И у меня было такое ощущение, что матушка ласково погладила меня по голове! Мне стало легко и приятно...

Я люблю бывать на могилке у матушки Антонии — мне там хорошо, как в церкви на Пасху. Я верю, что по молитвам матушки выздоровею. А если еще болею, то только потому, что, значит, мне так полезно».

Глава из книги «С крестом и Евангелием».
Издательство Задонского мужского монастыря, 2008 г.